в кованом обуты,
На гору тащат ель–апрель.
20
Качает плотная вода
Бока серебряных Аврор,
Влечет утиные суда
Трубы троящийся узор.
Выходит утренний горнист,
И хоть рыбак–невежда хмур,
Но небосвод предельно чист,
Как зрак от златоглавых тур.
Найду я черную скамью
И брошу в урну–инвалид
Сигары толстую струю,
Чтоб не испортить четкий вид:
Качает плотная вода
Бока серебряных Аврор,
Влечет утиные суда
Трубы троящийся узор.
Выходит утренний горнист,
И хоть рыбак–невежда хмур,
Но небосвод предельно чист,
Как зрак от златоглавых тур.
21.
Вход Господень в Иерусалим
33 пылинки от утра
Близ ключей Апостола Петра.
В череде краснеющих косынок
Ищет чьих–то вздохов древний инок.
Отражают воска полутоны
Желтые старинные иконы.
И взлетает в воздух скифов вайя.
В облаках звучит вода из мая.
Здравствуй, друг, паломник–пилигрим!
Виждь Господень вход в Ерусалим!
22.
Великий Понедельник
Рубинится в лампадке жжёный сахар
огня спокойного, преемника свечей.
И Крест Голгофский, железистей трака,
напоминанье для людских очей:
Иосиф продан, как прообраз Агнца,
смоковница бесплодная падёт,
и виноградари, лукавому продаться
желая, ждут: когда же Сын придёт?
Нет времени для праздности речей.
Не слышен звон апостольских ключей.
Душа голубкой на пустынных сходнях.
Начало. Путь Страстей Господних.
23–25.
Великая Пятница
Пойду к Отцу моему.
Вырвусь из паутины метро,
оттрясу грязь улиц,
открою душу–ситро,
пройду арку–стулец.
Быть по сему.
Над плотью умершего Бога
горюет преклоненный род;
в иголке, исткнутой из стога, –
в моей душе обломки вод.
Не плачь, мой умерший народ.
У храма, меж оград витальных,
как птичка спящая, во льду,
горит желто́ кулич пасхальный
у богомольцев на виду.
Христос Воскрес!
Мир виртуальный!
26–29.
Великая Суббота
Брения зримые знаки,
Стеллы со словом: «Судьба!»
Живы мы сей день; а паки
Втянет нас кремо–труба
Или весенняя жижа,
Вкупе с осенней листвой;
Камень гранитный лижет
Плоть на Неделе Страстной.
Нет у меня ничего своего.
Даже и кровь, что струится под кожей,
Душу и плоть, первый вздох