«Дедушка, кто это, мама?» – почему дедушка хранит эти фотографии, «я понятия не имею, сынок», ему их присылал, кажется, кто-то, когда-то, давно, просит не выбрасывать. А быть может, их вставили в какой-нибудь фотоальбом, который никто не пересматривал лет десять, а когда пересмотрит – не поймет, чьи это дети, но выбрасывать фотографии не станет, фотографии – это память, дядя Витя ценил этих детей, раз сунул их фотографии в фотоальбом. Мы – странные, неузнанные, одинокие – будем смотреть сквозь вечность на этого – незнакомого нам – человека.
Я приветствую тебя отсюда, с этой страницы, кем бы ты ни был.
Глава третья
Я не знаю
«Спасибо тебе за занятие. Может быть, появились еще вопросы?» – так я заканчиваю каждый урок с моими учениками. Я преподаю не столько литературу, сколько способность разобраться со своими эмоциями, выработать критическое мышление, понять себя – через разговор о другом, через обсуждение художественного произведения. Чем бы я ни занималась, я всегда испытываю тревогу оттого, что нахожусь не на своем месте, что получаю чужую зарплату, что делаю недостаточно. Но занятия с учениками – это другое. Здесь я чувствую себя собой, здесь я осознаю, для чего живу – для того, чтобы дать понять человеку, что он значим, что он любим и что каждая его реакция – верная. Я ощущаю, что бросаю вызов школьным урокам литературы, критически относясь к личности автора и концентрируясь на мыслях и чувствах ребенка.
Многие ученики напоминают мне меня десять, семь, пять лет назад. Мы попадаем в схожие ловушки, рефлексируем на схожие темы и совсем не отличаемся в стремлении познать окружающий мир.
У ученицы, шестиклассницы, любительницы американских комедий, размышляющей о лидерстве и читающей «Пеппи Длинныйчулок» по моей рекомендации, после занятия вопросы появились.
– Я люблю документальные фильмы, хотя большинству моих одноклассников они не нравятся. Как вы считаете, почему так происходит?
Я понятия не имею, почему так происходит. Возможно, потому что реальная жизнь интереснее художественной интерпретации, значимее самой выдумки.
Я всегда предпочитала «человеческие документы» толстым романам с множеством персонажей, в письме, телеграмме, надписи на открытке и подаренной книге для меня больше жизни, чем в рассказе с банальным сюжетом и вымученными диалогами. Я не знаю, как нужно писать, я не знаю, какая литература может нравиться, я не знаю, стоит ли думать о том, что скажет читатель, как отнесется критик, понравилось бы отцу.
По сути, все, что когда-либо было написано в моей жизни – начиная с шести лет, – посвящено папе. Я постоянно прокручиваю перед глазами его смерть, в мельчайших деталях воссоздаю ощущение пустоты, которое возникло у меня перед обмороком, случившимся после того, как я услышала: «Папы больше нет».
В каждом моем – даже детском – рассказе