дома. И – такая тишина…
Только вдруг раздался грохот падающих досок. Это освобождали на Васильевском острове от защитных досок маленький памятник Крузенштерну.
А тишина… Это было обманом. Еще действовал Ленинградский фронт.
Вот это знакомое: выполнение задач командования флотом помню, но помню и другое: как мы со стройбатом, матросами, списанными ограниченно годными по ранениям из морской пехоты, работали, восстанавливая Мариинский театр, вывозили на баржах мусор из Ленинграда.
Я помню, как с длинным шестом я стоял на корме баржи, рабочие ботинки почти целиком погрузились в невероятно какую-то склизкую кашу неизвестно чего. По середине баржи она возвышалась горбами.
Катер тянул баржу в залив. И было это бесконечно: баржи, катера, мусор. И – крыса.
Одна? Нет. Но казалось, одна и та же. Высовывалась. И ныряла снова в мусор, в слизь.
Олег и я попали в госпитали – «остаточные явления» – ближе к концу зимы. В училище был даже одноногий офицер из недоучившихся курсантов, ушедших в морскую пехоту. Он работал в отделе минооборудования и заканчивал одновременно свою учебу.
Мы с Олегом оказались в разных госпиталях. К нему, когда меня выписали, ходил Оська и встретил, кстати, в городе Игоря Матышука из нашей школьной компании, из нашего класса. Его тоже демобилизовали.
А я снова вижу свою палату, у нас было много коек, много народу, и душно. Здание старинное, вентиляция неважная. И мы просили не закрывать дверь в коридор, а дальше – открытые двери курилки и там окно.
Палата была: долечивание после головных ранений, контузий, и не все были ходячие.
Меня опекала высокая, немолодая, очень строгая старшая сестра, она называла меня – «сынок». Оказывается, я был самым младшим во всем отделении.
Доктор-консультант, а может, он был профессор, наклонившись к моей койке, задал мне необычный вопрос: «Кто ваш любимый композитор?»
Я ответил: «Григ, Чайковский, Шопен».
Доктор, обернувшись к стоявшей рядом медсестре, сказал, а я услышал: «Романтик»…)
Январь 2015 г.
Курильские острова
Остров Итуруп
Мы обошли его пешком. Мы шли по джунглям из курильского бамбука. Он выше человеческого роста.
Вообще, здесь всё огромное: громадная гречиха, лопухи (японский подбел) не в один, в два человеческих роста, колоссальные стебли шеломайника и аралий – они похожи на пальмы.
А в горах великолепная нетронутая тайга. Но по пихтам и елям ползут лианы. Хорошо если не ядовитого сумаха, от него опухают люди.
И мошка здесь особая, это даже не мошка, а какая-то муха-белоножка. Она кусает так, что распухает всё, что обнажено, и деревенеет, как при анестезии.
А на побережье брошенные рыбозаводы, разваливающиеся (еще японские?) дома. По внешнему виду (см. Корсаков или Южно-Сахалинск) действительно японские. К этому климату и пейзажу трудно привыкнуть даже сибирякам, которым обычно всё нипочем.
На Итурупе, однако, мы не