Ни в чем, папа. Ни в чем. Зная, что ты не можешь ответить, люди оскорбляют тебя. Мучают тебя. Бросают свои черные колючие шарики и стрелы. Даже на расстоянии.
Сегодня звонила маме. А она снова была занята. Я попросила дочку – написала ей, чтоб, когда позвоню, она мне «привет» сказала. Но дочка где‑то рядом смеялась. Ей и без меня неплохо. Мама сказала, что дочь меня не помнит уже и что она, мама, так устала от всего. От моих постукиваний в телефон – «да» один раз, «нет» – два раза, «не знаю» – три…
А вчера я встретила дядюшку Хо. Как будто ветром весенним душистым обдало меня… Но на миг. Один чудесный миг, папа.
Я не хотела думать о том, что он мне сказал. О… той моей живописи. Какой добрый человек! Благословенный… Но теперь то, о чем я так хотела забыть, меня мучает, и это самое тяжелое и невыносимое. А я не могу начать снова. Как не могу даже заплакать, чтоб стало легче. Папа, как ты мог уйти без прощания? Ничего от тебя не осталось, только клочок рукава с пуговицей.
Папа, я не вижу смысла. Не вижу смысла…»
Вчера я уничтожил ту картину. Приехал к маме, она так обрадовалась мне: Юн Ди совсем о ней забыл. Начала плакать и жаловаться. Я немного поддержал ее упреки в отношении младшего. И снова сказал, что думаю, он все‑таки подкидыш. Мама разрыдалась. Господи, да что происходит со всем этим миром? Что я такого сказал? Она же сама думала так же!
Я разломал картину надвое прямо на коленке. «М.Д.» – вот что осталось на маленьком кусочке бирюзового мира. «М.Д.»…
А М.Д. тем временем совсем отстранилась. Она, как робот, выполняла все капризы Аллы, подчас издевательские, рассчитанные на дикий хохот и насмешки. Но сейчас Маша была невосприимчива к этому. В итоге Алле стало скучно язвить в никуда.
Мы снимали у восточного моря, где должны были пробыть до утра. Вечером большинство бросилось купаться – кто в чем. Сколько прекрасных женских фигур порадовало мои глаза! Я искал и еще одну – больше для того, чтобы повеселить свой глаз нестандартной комплекцией и сравнить с другими в невыгодном свете. Но ее нигде не было.
В сумерках, пользуясь малолюдьем местности, я мог свободно гулять в совершенном и так любимом мною одиночестве. Я вспомнил о живописном утесе, который мне пришелся по душе во время дневных съемок. Режиссер даже использовал его в качестве фона.
Я решил пройтись туда и посмотреть вид с высоты. Так ли он прекрасен? Что‑то я давно уже ничем не восхищался. Внутреннее недоверие мешало. Все нарисовано, куплено, сколочено меркантильным человеком. Даже эти фоны природы – человек не наслаждается ими, а использует для собственных целей, часто денежных… Красивый вид хорош для рекламы и однозначно повышает рейтинги клипа, фильма и чего еще там…
Первое, что я почувствовал, забравшись на утес, – недовольство. Там стояла она. Впрочем, на ее лице я тоже уловил что‑то вроде досады. Она тут же поспешно удалилась.
Вид с утеса был поистине великолепный. Шапка ночного неба съезжала со лба гор… Я оглянулся. Мое сердце неприятно кольнуло странное предчувствие.
Толстуха