я не король бургундов! – улыбнулся Гефт. – Мне нужна только Глаша Вагина.
– Какая жалость. А я через окно увидела вас! – вздохнула Брунгильда. Швырнув обглоданную кость в горшок с фикусом, она обтерла ладони о капот и протянула руку:
– Будем знакомы! В случае чего – поимейте в виду! Заходите, я провожу вас.
С яркого света он попал в темную кухню, затем в коридор, заставленный сундуками, в самом конце его они остановились перед дверью, из-за которой слышался стрекот швейной машины.
– Глашенька, миленькая, к тебе прекрасный рыцарь! – сказала толстуха, распахнув дверь.
Швейная машина умолкла.
Николай вошел в комнату, пахнущую машинным маслом и дешевым одеколоном. Над кроватью с горкой взбитых подушек – коврик «Лисица и виноград», в бутылке, висящей горизонтально на ленте, – макет парусной шхуны, стол, на нем – гора разноцветных лоскутов, швейная машина – и бедность, нужда из каждой щели.
Глаша, в нижней рубашке и юбке, набросив на голые плечи такой же коврик, что висел на стене, смущенно ему улыбнулась.
Николай кивнул головой Брунгильде и перед ее носом захлопнул дверь.
– Ой, зачем вы так! – всплеснула руками Глаша и, понизив голос, сказала: – Немка она. Бруна ее звать. Ей про моего Якова все известно. Я знаете как ее боюсь! К ней «фазаны» ходят…
– Кто, кто?
– «Фазаны», ну румынские офицеры.
– Я, Глаша, привез вам от Якова Вагина посылку, возьмите.
– Ой, что вы!..
– А на словах Яков просил передать, что лучше вас, красивее вас нет на целом свете… Он любит вас, свою Глашеньку, и вернется к вам!.. Обязательно вернется, только ждите его, ждите!..
– Никогда он не звал меня раньше Глашенькой… – Губы ее дрожали, на глаза навернулись слезы. – Господи, за что же это мне!..
– За любовь, за верность… – сказал Николай, но мыслями сейчас был далеко, в аульской саманной хате…
Глаша преобразилась. Куда девалась ее придавленность, болезненная жалкая улыбка. Она вся как-то поднялась, расцвела на глазах и действительно стала красивой.
– А Бруну эту самую не бойтесь, Глаша. Вы ей скажите, что я немец и… Ну, ухаживаю за вами, что ли…
– Как можно! Она знаете какая вредная! Вернется мой Яков, Бруна ему насплетничает, что вот, мол, к ней ходил немец, ухаживал…
– Вы, Глаша, не бойтесь. К тому времени, когда вернется Яков Вагин, не будет этой женщины, я вам обещаю.
– А можно мне вас спросить?
– Да.
– Как ваше имя или хотя бы фамилия?
– Не надо, Глаша. Когда вернется Яков, я зайду к вам, мы выпьем по стопке вина и вспомним это страшное время, которое вас не согнуло, не надломило вашей души…
– Вы уходите? Прошу вас, возьмите коврик на память. Я их шью на базар, а Бруна продает… Кое-как пробиваюсь…
Николай свернул коврик и взволнованный, сам не зная почему, вышел из комнаты.
В оранжерейном саду тамбура его поджидала Брунгильда. Она была в голубом платье, туго стянута корсажем, отчего в глубокий разрез выдавались упругие полушария грудей.