этот мир здесь точно не занимались.
Перед сиденьями громоздил один свой неподъемный сустав на другой агрегат, напоминавший опорную установку крупнокалиберного пулемета. Пулемет нависал тут, должно быть, черный, масляно поблескивавший, уверенно отсвечивавший, невероятно тяжелый и неповоротливый, с полным боекомплектом увесистых округлозубых патронов, с удобной грифленой рукоятью, его с большим трудом втиснутый в отсек ствол все время упирался ребристым бубликом дульного тормоза в створки бортового люка, предназначенного с натугой распахивать и строчить на полном скаку. С тем же успехом, впрочем, это могло быть опорной установкой телескопа для ближайшей обсерватории.
Было холодно. Пыльный клепаный пол то и дело куда-то проваливался, сердце, обрываясь, проваливалось вслед за ним, и в животе сразу начинало знакомо и противно сквозить. На каждой встречной яме плоское до икоты холодное гладкое седалище било по заду, перед носом, нагнетая атмосферу, беспокойно прыгал ремень карабина. Он вздрагивал под потолком на стальном тросике, и в такт ему вздрагивал весь коридор. За стоявшим в ушах нескончаемым ревущим монотонным гулом все время казалось, что кто-то рядом, еще неразличимый, срывая голос, дергаясь лицом и теряя последние остатки самообладания, пытается докричаться, а где-то тянет и тянет жилы надрывная симфоническая партия. Из-за спинки кресла впереди дальше в приоткрытую дверцу высунулся незнакомый шеф и показал растопыренную пятерню. Ноги отяжелели сразу, от пяток до поясницы. Полусонно помигивавший до того всю дорогу Гонгора напрягся, сделав хороший вдох. Он сидел, прижав затылок к стене, заставляя себя дышать глубоко и спокойно, потом поднялся и осторожно, придерживаясь рукой за выступавшие ребра ближайшей стенки, прошел по клепаному полу к люку. Пол качался из стороны в сторону, всё, что висело в коридоре, качалось вместе с ним. Тяжелый люк с натугой ушел в сторону, оставляя после себя ничем не прикрытую пустоту, и в провонявший химией сумрак ворвался ослепительный поток света и ледяного воздуха.
Едва прикрытый снегом, мимо медленно проплывал широкий отвес скалистого выступа. Под ногами, на самом дне бездны далеко внизу за легкой дымкой двигались неровные тревожные тени. Они прыгали через завалы камней, проскальзывали сквозь горные трещины и исчезали в подшерстке леса. От этого воображение приходило в отчаянье. Оно билось в истерике, начиная с момента первого щелчка карабина.
Стывшее перед глазами безмолвное видение опасного дикого зверя, настигнутого грохочущей тенью, исчезло. Его задернула завеса из слепящих небес, камней и грохота, в последний раз дрогнув, оно ушло, тускнея неясным силуэтом бесполезного сожаления. Чужая закоченевшая боль лежала на снегу пятнами черных раздавленных ягод, и смертельно раненному волку оставалось только молча стоять и смотреть, как весь сияющий мир вокруг неторопливо накрывает собой одна огромная тень. Он больше не делал попыток спрятаться, укрыться от нее на ровном почти бесконечном белом пространстве,