домишек деревушки Бохан. В этих, забытых богом селеньицах, проживали родная мама Щадова, Мария Ефимовна, и сестра Тамара. На погосте покоился прах предков.
Миркин спохватился заново сдать карты на руки. Но в машине трясло, и игра не клеилась.
Шкалик втянулся в езду, освоился в машине настолько, что называл кадровика Петром Тимофеевичем и Миркина Яковом Моисеевичем. Да и у шофёра узнал имя собственное – Саша. Дрожь, растворенная коньяком, постепенно отпустила. В машине зубоскалили, рассказывали обычные житейские байки, анекдоты.
До Свирска домчали махом. На причале повезло: паром готовился к отплытию; загрузились, не покидая салона «Волги», и причалили вблизи самой Каменки. Переспросили дорогу на Бохан и покатили дальше почти по бездорожью. Преодолели речку Тарасу…
На дворе стояла поздняя осень, удручающая землю первыми холодами. Солнечная сирень небес испарилась. Иней тянувшихся вдоль трассы ЛЭП и окрестных кустарников лесостепи, в пойменной низинке сменился на искристо-сверкающие, словно гранённые бриллианты, куржаки на колхозных заборах и в кронах одиночных берёз. Да и те обильно осыпались и таяли под натиском полуденного солнца. Не от сполоха ли вороньих стай, срывающихся из берёзовых колков, будто шуганутых внезапной картечью? Не от собственной ли дрожи зябнущей шкуры землицы, равнодушно впадающей в зимнюю спячку? Не от иных ли причин, неисповедимых следствий божьего промысла?.. Сквозь индевеющее окно салона Шкалик видел хрустальных пичуг, замороженных в сетях куржака, зайчиков-лисичек и прочей диковинной твари, трепещущей в солнечных бликах. Зарисовать бы… Выскоблить натюрморты на отбеленной латуне горизонта… Сохранить в памяти. Оказывается, у человека есть более мощный арсенал художественного масштаба, кроме известного: холст, гравюра, резьба… Сокрыт до грядущего времени, до катарсиса?..
Марии Ефимовны не оказалось дома – приболела: увезли в больницу. Матюгнувшись и досадливо сплюнув перед соседями матери Щадова, Миркин угрюмо молчал в машине до Каменки. По указанному адресу, слава те, нашли Тамару Ивановну… с соседкой, наповадившейся пропадать тут часы и дни, так что обе словно прилипли друг к дружке. Пока Шкалик и Тюфеич, вслед за Сашей, обивали пороги туалета, согбенно притулившегося к кособокому сараю, Миркин обнял пожилую женщину, радушно улыбаясь, скороговоркой справлялся о здоровье и житье-бытье. Посочувствовал по поводу болезни мамы, вручил, с помпой, столичные подарки. Тамара Ивановна, сутулая, костистая женщина с обветренным лицом и по-домашнему тёплыми глазами, настойчиво приглашала в дом, на обед и свежевыгнанную «щадовку». В конечном итоге чувственно расстроилась, обматерила чинов, дары приносящих, и обиделась до слёз. Искренне обиделась, точно не приголубленная молодица. Но Миркин выдержал все поползновения сестры Щадова. Непреклонно откланялся! И ушёл… в деревянный нужник.
– Это ж