повторила я, видя, как бледнеет лицо моего фиктивного мужа. – Риган, где это? В окрестностях Лондона?
– Не совсем, – пробормотал он. – И везли нас довольно долго.
– То есть домой мы попадем, просто не так скоро, как хотелось бы? – наивная девчушка внутри меня никак не желала признавать очевидного: мы и правда в кошмаре.
– Лондон в девятнадцати милях отсюда, – Риган тяжело сглотнул. – Будь у нас обувь и теплая одежда для тебя, мы могли бы добраться до города пешком. Но так… Боюсь, нам нужно отыскать хотя бы лошадь, я уж не говорю о телеге.
– Нас везли четыре-пять часов, – ахнула я. – Значит, Паркер и Ханна еще сами не успели вернуться в Лондон? Мы успеем их догнать?
Риган посмотрел на меня недоуменно, и я прикусила язык. Какие глупости несу! Может, холод уже добрался до мозга? Я ведь никогда не была глупой, так что же сейчас вырывается из моего рта? Стыдоба какая.
– Уходите, – заговорил мальчишка. – Скоро вернется отец.
– У твоего отца есть лошадь? – спросил Риган с надеждой.
Мальчишка не ответил.
Мы ушли. Нужно было найти комнату, где горит костер, но муж почему-то повел меня на улицу.
– Я так далеко уйти не смогу, – прохрипела я, теряя голос. – Еще совсем немного и заплачу, и вам это не понравится. Но я прошу прощения заранее – я не могу сдержать слез, когда мне страшно.
– Вчера вы пришли к Ванессе, – оборвал меня Риган. – Почему – я слышал. Но вы говорили, что были похороны вашей матери.
– Верно.
– И, лишившись родного человека, вы не проронили и слезинки. Покинув похороны, вы держитесь вот уже почти сутки, и еще ни разу не заплакали. Так для чего лить слезы теперь?
Я хмыкнула, поджав, наверняка уже синие, губы.
– Мама болела долго, и я уже давно свыклась с мыслью, что однажды ее не станет. Когда она ушла, меня это опечалило, но не более того. Я рада, что мама больше не страдает. Видели бы вы ее в последний год жизни: скелет, обтянутый кожей. Едва могла есть и пить, и то по кусочку пирога и глотку воды в день.
– Примите мои соболезнования.
– Благодарю.
На этой ноте наш разговор перестал клеиться. Мужчина шагал целенаправленно вглубь городка, я почти бегом за ним, и вскоре мы оказались у здания, чем-то похожего на едальни, в которых обычно собираются пьянчуги.
Только я подумала об этом, как дверь перед нами распахнулась и из нее выпал, в прямом смысле этого слова, худущий мужик.
Видел бы папочка, в какие места я хожу! А впрочем, какая ему разница? Он, наверное, даже и не задумывается о том, где я теперь живу. Может быть, замерзла ночью под мостом, или подралась с нищенками за кусок плесневелого хлеба и теперь лежу избитая в сточной канаве. Ему все равно. Будь ему меня жаль, он бы не позволил даже за ворота выйти без пальто. Но я ушла, и он меня не окликнул.
Мой отец не был таким никогда. Он меня любил, заботился обо мне и маме. Вечера мы проводили втроем в гостиной, а когда мама заболела, то в ее спальне. Мы с папой по очереди читали ей ее любимые книги, а когда