Но вместо того, чтобы повторить мой рассеянный жест, как положено уважающему себя отраженью, двойник лишь насмешливо приложил когтистый палец к губам.
Справившись с оцепененьем, я резко отвернулся. Чувство, что чьи-то цепкие холодные пальцы копошатся в моём разуме, мне ох, как не понравилось, хотя я сам виртуозно проделывал это с другими, пускай прибегал к своему прикладному уменью всё реже и реже: зачастую слишком уж неприглядные вещи попадались мне в моих изысканьях. Но больше всего меня поразило то, что тот, второй, не просто хаотично шарил впотьмах моего сознанья, подбирая отмычки к опечатанным картотекам, а знал наверняка, что и где нужно искать. Как у себя дома, ей богу, распоряжался!
Меня легонько тронули за локоть. От теплоты человеческого прикосновенья по контрасту с этим нездешним холодом прошиб озноб. Я как сомнамбула обернулся. Михаил встревоженно глядел на меня. А глаза у него всё-таки… Но я так и не смог завершить ненароком скользнувшую, было, мысль.
Уютный прежде парк вдруг сделался каким-то тёмным и угрюмым. А неестественно сильный порыв ветра при полном штиле, зло срывающий последнюю жухлую листву, на секунду отвлёк Мигеля. Когда же он вновь обернулся, меня рядом не было. Я издали, сквозь скомканную протяжённость перехода, наблюдал, как обеспокоенно он озирается по сторонам, слушал шорох запылившегося от городской копоти пальто и то, как мой ученик окликнул меня по имени. В тот момент, безнадёжно цепляясь за соломинку состыкованных звуков, я ощутил себя почти что живым. Ведь у меня теперь было название и тот, кто способен его произнести. Пускай тело моё, твёрдое и холодное, более подходило на изваяние из камня, вот разве что с неприсущей минералам змеиной гибкостью. Но то, что люди зовут жизнью – это ведь не только ток крови за эластичными стенками сосудов, не планомерные систола и диастола, не предписанные редокс-реакциями выдох и вдох. Это…
Вдруг нить размышления нежданно-негаданно оборвалась: меня захватило странное, повергающее в дрожь ощущение. Медленно, с душераздирающим скрипом отворялись старые заржавленные врата, которые некогда я собственноручно и запер на тяжёлый засов: память для меня стала и невыносимой пыткой, и недозволенной роскошью заодно. Но если существует дверь, рано или поздно она должна отвориться. Ведь для какой ещё цели она задумывалась вместо стены? Вот и нашёлся тот, кто, не побрезговав, её открыл, притом нимало не утруждаясь, и наплевав заодно на меня…
«Ну и что тут у нас, а? Красотища! – цинично усмехнулся он. – Давай-ка поглядим – повспоминаем.. ммм.. почти что школьный фотоальбом! Эх, молодо-зелено!»
Глава
XIII
. Наперегонки.
Мешаясь с начинающим накрапывать дождём хмурых, каких-то неправдоподобно тёмных улиц, чёрными щупальцами ползло наружу то, что было предано забвенью без малейшего сожаленья. Хищными гарпиями кружились перед глазами разрозненные кадры. Некоторые вещи лучше забыть, душевного спокойствия ради. Да вот, на беду, не