видеть воющего и скулящего вовсе не по-кошачьи кота? Меня, впрочем, едва ли это удивляло. Сеня же неразборчиво причитал из вентиляции, что-то про кормильца и «на кого нас покинул», всё в таком духе. Словом, атмосфера царила гнетущая. Как на похоронах или поминках. Стола с кутьёй разве что не хватало.
Наконец недвижные прежде ресницы дрогнули – моими недюжинными стараниями Михаил таки пришёл в себя. Я нервно выдохнул. Получилось. Никогда раньше не исцелял людей. Печати ломал. Снимал заклятья-привязки. Всё не то. Ну хоть управился. За окном едва брезжил тусклый зимний рассвет, растёкшийся алым заревом по линии горизонта. Руки Мигеля почти зажили, ничем не выдавая страшных ожогов, которые на них были. Вот на руки-то он в первую очередь и посмотрел, едва заметно нахмурившись, будто пытался припомнить произошедшее и то, каким таким чудесным образом он в конечном итоге очутился здесь. Меня Михаил не видел: мне было совестно показываться ему на глаза. Но я, тем не менее, наблюдал, оценивая эффект своей терапии. Дебют как-никак.
Молодой маг неуверенно поднялся под восторженные окрики хатника и радостные похрюкивания чертёнка, ластящегося к ногам. Прошёлся по квартире и вновь возвратился в комнату, присев на краешек дивана. К нему тотчас же из-за вентиляционной решётки снизошёл домовой, дабы выразить свой восторг чудесному воскрешенью.
«Батюшки! А мы то ужо.. да как же энто… Ой, чудо, чудо чудесное!»
Я же внезапно заметил тот самый шкаф с зеркалом: изнанка порой до того странно искажает обыденные предметы. На миг мне почудилось, что отражение насмешливо ухмыльнулось, иронично отсалютовав, но я решил сделать вид, будто бы этого не заметил вовсе. Ну его.
Мигель в свой черёд сидел неподвижно и смотрел в никуда, не обращая внимания на взволнованных домочадцев, словно спал наяву, а потом вдруг закрыл лицо руками. Остро чувствуя себя виноватым, я не выдержал и сбежал.
…
..Я бродил по хмурому городу, утопая в нём, как в трясине, и ничуть не опасался того, что на меня обратят внимание, безалаберно положившись на старанья еле живого защитного алгоритма. Так или иначе, лучший способ затаиться – держаться всегда на виду, открыто и откровенно, не ведя и бровью. И потому я следовал этой простой прописной истине. И, надо сказать, пока что она меня не подводила.
Изматывающее чувство вины остервенело грызло мне нутро, но что с этим делать, я не знал.
Вот так блуждая по заснеженным улицам и адским кругам своего разума, я вдруг до крайности отчётливо представил себе собственное будущее, которое тотчас же взглянуло на меня отовсюду, расплывшись в безобразной ухмылке. Потратить всё сознательное время, работая на Творца без сна и устали, и в итоге за свои сверхчеловеческие старанья не удостоиться даже и малой благодарности с Его стороны. Потому что рабочий инструмент не благодарят, а когда он выходит из строя, запросто выбрасывают, сколько бы гениальных шедевров он не помог сотворить сжимавшей его некогда длани. Можно сказать, я был кистью, мечтающей стать самим художником.