голова!» В сексуально свободные 1970-х годы, когда стало приемлемым считаться, что женщины могут быть инициаторами секса, мужчины стали пользоваться тем же оправданием, чтобы отвергнуть предложения женщины: «Я не хочу заниматься этим сегодня, у меня болит голова!» Но в терапевтические 1980–1990-е женщины вновь стали использовать головную боль как аргумент, но с противоположной целью: «У меня болит голова, так что давай займемся этим (чтобы взбодриться)!» (Возможно, между второй и третьей фазой нужно ввести еще одну краткую фазу абсолютной негативности, в которой оба партнера просто соглашаются, что, поскольку у них обоих болит голова, им не следует этим заниматься…)
88
Поэтому la traversée du fantasme в психоаналитическом лечении осуществляется дважды, то есть имеют место два traversées, и анализ в собственном смысле слова заполняет разрыв «между» двумя traversées. Первое traversée – это разрушение фантазматической опоры повседневного существования анализируемого, которая поддерживает его потребность в психоанализе: что-то должно пойти не так, устройство его повседневной должно распасться, иначе анализ останется пустой болтовней, без каких-либо радикальных субъективных последствий. Смысл предшествующих разговоров состоит в установлении того, выполняется ли это элементарное условие реального анализа. Затем происходит «преодоление» фантазии. Этот разрыв вновь является разрывом между «в-себе» и «для-себя»: первое преодоление происходит «в-себе», и только второе – «для-себя».
89
Но колебание происходит не только между трех- или четырехчастностью: зачастую кажется, что историческая диалектика указывает на пятичастность. В «Феноменологии» Гегеля идеальной триадой западной философии может служить греческая Sittlichkeit – мир непосредственно нравственной субстанциальности и органического единства – ее отчуждение в средневековом мире, достигающее наивысшей точки в современном утилитаризме, и окончательное примирение нравственной субстанции со свободной индивидуальностью в современном рациональном государстве; но в каждый из двух переходов (от субстанциального единства к его отчуждению и от крайнего отчуждения к примирению) вмешивается жуткий промежуточный момент: между греческим субстанциальным единством и средневековым отчуждением находится римская эпоха абстрактного индивидуализма (в которую, хотя греческое субстанциальное нравственное единство уже утрачено, отчуждения еще не происходит – римляне не воспринимали свой реальный мир как простое отражение трансцендентного божества); между утилитарным обществом и современным рациональным государством лежит краткая эпоха абсолютной свободы, травматического террора революции (которая уже сменяет отчуждение, но непосредственным образом и потому вместо того, чтобы вести к подлинному примирению, завершается крайней саморазрушительной яростью). Любопытно, что гомологичный сдвиг от трехчастности к пятичастности посредством вмешательства двух промежуточных стадий также нарушает стандартную триаду исторического материализма – доклассовое племенное общество, «отчужденные» классовые общества и наступление послеклассового социалистического общества: «восточный деспотизм» вмешивается между доклассовым племенным обществом и классическим рабовладельческим обществом, а затем вмешивается вновь в виде деспотического сталинского г