в снег, не поднимая головы, ножницами яростно резал проволоку. Ребята уже поднялись, а я все резал, резал…
Отделение получило хорошую оценку по тактике, но мне пришлось еще раз ползти по своей трассе. Прощупывал каждый метр своего пути, разгребал в серой мгле теперь уже очень холодный и колючий снег, пока не нашел злополучную рукавицу…
В комендатуру вернулись в полночь. Шинель покрылась тонкой хрустящей коркой. Брюки, гимнастерка, подшлемник – мокрые, как после стирки. Портянки пристыли к стелькам сапог. Все это надо высушить, отмять, чтобы завтра не выглядеть истертой мочалкой.
Пока сушил обмундирование – свое и сослуживцев, времени минуло немало. Казалось, успел только-только вздремнуть, как прозвучал сигнал «Подъем!». И снова в строй… Рост тоже обязывает не забывать о себе, в строю бойцы отделения равняются на грудь четвертого, а отсчет, как известно, начинается с правофлангового.
Прошло еще несколько дней, и пограничная жизнь резко сократила лимит времени на отдых и сон. Жаловаться на это некому, если знаешь, что опасность крадется к тебе и к твоим товарищам сквозь снежную метель. Речь идет о событиях, весть о которых застала нас в красном уголке комендатуры.
Распахнулась дверь, и на пороге показался старший политрук Зыков. Быстрый в движениях, поскрипывая ремнями, он приблизился к столу.
– На Карельском перешейке обстреляны наши заставы…
В зале скрипнули стулья, а комиссар сипловатым голосом продолжал:
– Финская военщина, опираясь на внутренние реакционные силы, ведет дело к войне, ставит под угрозу Ленинград. В ее авантюре заинтересованы Германия, Англия, США…
Появился дежурный по штабу отряда:
– Всем, в полном боевом, на выход!..
Через несколько минут резервная застава комендатуры повзводно начала выдвигаться на усиление застав первой линии. Наше отделение было направлено на одну из застав. Шли на лыжах по глубоким нетронутым сугробам. В казарме заставы нас встретил плечистый, смуглый, с пистолетом на ремне лейтенант Лужин. Это был начальник заставы. Он коротко познакомился с новичками и тут же прикрепил к каждому из нас опытного пограничника. Ко мне подошел белокурый скуластый пограничник третьего года службы.
– Липаев Федор, – назвал он себя. – Карел я, но родился и вырос в Мурманской области. До призыва в армию – олений пастух. Тундра – дом мой, костер – брат мой, тайга – мать моя!
Он уяснил задачу и повел меня в каптерку – получить полушубок, сумку с гранатами и пузырек с бензином.
– Не забудь в случае чего на затвор бензинчику капнуть. При сильном морозе затвор заедает, а бензин не дает, – пояснил Липаев.
Встали на лыжи, спустились в лощину. Здесь скольжение хорошее – чуть толкнешься, и ветер в ушах свистит.
Липаев с беспокойством то и дело посматривал на запад. Вдруг он сдвинул с подбородка подшлемник, стряхнул с воротника мелкие, точно горошинки, сосульки, печально проговорил:
– Пурга,