древесины японцам. И дело здесь было не только в том, что большая часть его активов была изъята и поделена между его злейшими соперниками. Самым значительным поражением для отца стало то, что он вчистую лишился всех колоссальных прибылей, которые сулило участие в послевоенном восстановлении Европы. Именно тогда он и впрямь исчез: как будто в дополнение к потере зрения утратил собственную видимость, перестал занимать в этом мире подобающее ему место. Он стал призраком, бродившим по их дому, и больше никогда на острове Гринвуд они вместе не бывали. Если бы не конь и не письма от дяди, Уиллоу, наверное, умерла бы от тоски и одиночества.
– Я поражен твоей дерзостью, дочка, но должен признать, что остров и теперь еще представляет для меня определенную сентиментальную ценность, – сказал Харрис. – Он стал одним из нескольких небольших участков земли, которые мне позволили оставить эти жалкие трусы. А как тебе известно, мне было нелегко его приобрести. Чтобы его купить, мне пришлось положить на обе лопатки Джона Дэвисона Рокфеллера!
Об этой истории она раньше ничего не знала и потому не могла понять, то ли он шутит, то ли его разум катится по наклонной так же быстро, как и его тело.
– Так что подарить его я тебе не могу, – продолжал Харрис, – но что ты скажешь, если я предложу тебе бывать там столько, сколько тебе заблагорассудится?
Рассчитывать выторговать у Харриса Гринвуда хоть кусок земли, особенно такой, на которой растет девственный лес, было несбыточной мечтой. Поскольку Уиллоу была несговорчивой и непочтительной дочерью, источником его огорчений и разочарований, отец еще несколько лет назад сказал ей, что вычеркнул ее из завещания. Так что эта небольшая уступка была лучше, чем ничего. Кроме того, остров был очень удобным местом, чтобы скрываться от полицейских.
– Хорошо, – согласилась Уиллоу, подошла к отцу и пожала ему руку.
И только спустя несколько часов, когда она готовила себе на газовой горелке немудреный обед, до нее дошло, что совсем недавно она стала свидетелем настоящего чуда: они с отцом смогли о чем-то договориться.
Рад тебя видеть
В мыслях она всегда рисовала себе дядю как высохшего, трясущегося старика с бородой до колен. Кто еще, как не Рип ван Винкль, мог выйти к ней после тридцативосьмилетнего тюремного заключения? Но человек, появившийся два часа спустя из конвойного помещения – камеры со стенами зеленовато-мятного цвета, разделенной скрипучими дверями с большими заклепками, – очень ее удивил. Хоть Эверетт слегка прихрамывал на левую ногу, он был высок и плотно сбит, как ее отец. На нем были дешевые тренировочные штаны на резинке, тюремные кроссовки на липучках и безукоризненно белая футболка с короткими рукавами, на которой еще были заметны следы складок от упаковки. Его угловатое лицо, как это ни странно, можно было назвать красивым, черные с проседью волосы, цветом походившие на железную руду, были коротко острижены – теперь никто, кроме полицейских и лузеров, такую прическу не носил.
– Рад