окурок.
Лето почти прошло. Перед отъездом в город я пошла попрощаться с дедом Лешей. Мимо пробежала его бабка с ведром:
– Лерочка, ты к деду?
– Ага, – говорю.
– В саду он. Ты тут подожди.
Я села на лавку, прислушиваясь к громкому птичьему крику, доносящемуся из-за дома. Потом крик стих.
Появился дед Леша с железной миской, полной вишен. Увидел меня, заулыбался:
– На вот. Смотри какие!
Вишни были крупные, крупнее, чем в нашем одичавшем саду. Я взяла несколько. Дед сел рядом, достал папиросы.
– Уезжаешь, значит?
– Ага.
– Ну, счастливой дороги.
В саду опять закричала птица.
– На следующее лето приедешь?
– Приеду, – ответила я. – А в шалашик можно на прощание сходить?
– Сходи-сходи, – закивал дед Леша. – Твой шалашик-то. Только для тебя и делал. Теперь разберу. А то шантрапа мелкая спички приносит, пожар еще устроит.
Я зашла в шалаш. Листья на ветках подсохли и пахли хорошо и легко, как ранней осенью. Свет падал на примятую траву. Совсем рядом долго и страшно закричала птица. Я выскочила из шалаша и пошла назад к деду. Он курил на лавке.
– Вона. Второй день орет, – сказал он мне. – Живучая.
– Кто?
– Ворона. Клюв ей топором обрубил и к дереву привязал.
– Зачем?
– Всю вишню, черти, поклевали. Ни чучела, ни погремушек не боятся. Зато теперь ихняя подруга их надолго отвадит.
Дед Леша протянул мне миску:
– Вишен с собой возьми. Тебе собрал.
– Спасибо, у нас много, – я почти оттолкнула тарелку. – До свидания!
– Ты приезжай на следующий год. В шахматы сыграем. Даст бог, доживу.
Ворона снова принялась душераздирающе орать.
Вечером мы поехали в город. Я сидела у окна, поставив ноги на коробки с яблоками, и смотрела на желтые поля, что проносились за окном.
– Лера! – сказала мама. – Прекрати, пожалуйста!
– Что прекратить? – удивилась я.
– Прекрати руками возить по лицу. Тебя тошнит, что ли?
– Не знаю.
Через год дом продали. Мы всё собирались съездить туда просто так, но так и не доехали.
Еще через год я влюбилась. Cлучилось это в Крыму, в поселке Морское. Мы там жили большим палаточным лагерем. Максим приехал из Донецка с родителями. У них был новый «фольксваген», комфортабельная палатка и буженина на завтрак. Кто бы мог подумать, что так живут шахтерские семьи. По сравнению с ними мои родители-инженеры были жалкими нищебродами. С улыбкой молодого барчука Максим поглядывал на наши люмпенские разборки из-за того, кто съел последний хлеб или сахар. Несмотря на свои тринадцать, я к тому времени уже не раз проштудировала «Темные аллеи» Бунина и видела между мною и Максом понятные расклады. Смазливая чернавка и прекрасный барский сынок. Это будоражило.
По вечерам дети собирались на берегу и играли в дурака на большом плоском камне. Однажды все разошлись, а мы с Максом остались сидеть напротив друг друга.
– Может, поцелуемся? – нахально спросил Макс и не стал дожидаться моего согласия.
Он