Коровник стоял на пути из деревни на выселки – хутор Хренов на Хреновом бугре. Святой человек, завидев его приоткрытые двери, целеустремлённо направился внутрь. Устроившиеся в углу стоя скотник и доярка теснее сплели объятия, когда самый важный человек в колхозе ввалился в их владения, думая, что пришла им кара за любодеяние на рабочем месте. Но председатель мазнул по обоим мутным, как самогон, взглядом, ещё более тупым взглядом удостоил жалобно мычащих коров и, с размаху бросившись в навозную кучу, сонно засопел – сперва грозно, потом просто громко. Немногочисленная к тому времени свита Варсонофия, оставив владыку почивать в навозе, рассосалась по домам. Лёшу убедили, что батюшке себе дешевле дать выспаться, пусть и в дерьме, и парень вернулся в хату тётки Иегудины, переполненный впечатлениями и сытной крещенской едой.
Ночью он проснулся от смутного зуда внутри. Прислушался к себе и по крещенскому морозу прогулялся до кривого сортира в углу огорода. Улёгся и попробовал заснуть. Однако зуд лишь разгорался по мере того, как Лёша ворочался с боку на бок и считал воображаемых слонов.
Ещё два раза пришлось Лёше вставать и бегать на двор. Когда выжимать из себя стало решительно нечего, он стал подозревать, что дело не в крещенском застолье. Зуд был каким-то странным томлением, ранее незнакомым Лёше, и потому парень не догонял, как от него избавиться.
Лёша сел на кровати и зачесал репу. Внезапно его ногти как будто соскоблили пелену с мозга, и в глуби сознанья родилась фраза: «Гусь возлежал на блюде, огромный, как гаубица». Тут же Лёшу отпустило, и он освобождённо провалился в сон. В сладостный сон человека, осознавшего себя писателем.
Записывать впечатления Лёша начал прямо поутру, в доме тётки Иегудины, найдя у неё в сенях старую амбарную книгу.
Свод первых мемуаров в своей жизни Лёша озаглавил не мудрствуя: «Крещенские рассказы». В хронику вошли истории: «Дед», «Автобус», «Глухомань», «Деревня на горизонте», «Под кривой крышей», «Тётя Гудя», «Здравствуйте вам!», «Нахреновцы», «Толик», «Васька», «Михал Михалыч», «Семья Ботинкиных», «Маша и её медведь», «Церковь без креста», «Завтра праздник», «Ждём службы», «Полынья», «Лёд», «Яйца морозит», «Выскочив из проруби», «Спал как убитый», «Варсонофий», «Крещенская служба», «Вот как, значит», «Лобастый», «Жареная картоха», «Вкусно», «Процессия», «Богатый дом», «Гусь», «В чистое поле», «Коровник», «Сон не идёт». Лёша и рад был бы продолжать тему, да почему-то вдохновение иссякло на описании бессонницы. Должно быть, оно только в бессонницу приходит.
Дома Лёша переписал «Крещенские рассказы» в общую тетрадь. Крупным Лёшиным почерком рукопись заняла все сорок восемь листов. Ну, может быть, половину. Или четверть.
Лёше предстояло сделать выбор: продолжать муки творчества, высасывая из пальца мысли и симулируя неизведанные впечатления, или заняться популяризацией своего детища?
Лёша выбрал второе. Красиво переписал рассказы в пять тетрадок