муже, молодом Томасе Говарде, его друге графе Сассексе и старом сэре Ральфе Сэдлере, Роберте Дадли и моем добром друге Уильяме Сесиле, Николасе Бэконе, сэре Томасе Перси, сэре Генри Гастингсе и обо всех остальных – о том, как они читают весь этот вздор с негодованием на лицах, пытаясь поверить, что женщина, собирающаяся убить своего мужа, набив его погреба порохом, провела ночь накануне взрыва у одра болезни супруга, сочиняя любовные стихи своему сообщнику. Это так нелепо, что я гадаю, не расхохотались ли судьи.
Но они все – честные, вдумчивые, глубокоуважаемые люди. Они не спросят: что живая женщина сделала бы в таких обстоятельствах? Они не привыкли считаться с природой живой женщины. Они смотрят лишь на предъявленные им доказательства. И храни меня Господь, сколько же им обеспечили доказательств! Сколько усилий, чтобы очернить ее имя! Кто-то где-то затратил уйму времени и стараний: крал ее письма, подделывал почерк, писал по-французски, потом переводил на скотс и английский, прятал письма в особую шкатулку с ее монограммой (а то вдруг мы подумаем, что их писала какая-то другая Мария Стюарт), а потом обнаружил их, на удивление скверно спрятанные, в ее личных покоях. Работу этот Кто-то проделал тщательную и крайне убедительную. Все, кто видел письма, теперь считают, что молодая королева – изменщица и потаскуха, убившая своего молодого мужа-англичанина из мести и похоти.
У меня есть кое-какие соображения относительно того, кем может быть этот умный Кто-то. Вообще-то, все в Англии соображают, кем этот Кто-то может быть. Редко выходит так, что он не добивается своего. Бедная королева увидит, насколько этот Кто-то ее превзойдет – он строит далеко идущие планы и играет вдолгую. Может статься, что если он и не поймает ее в свои сети на этот раз, то сплетет новую, с ячейками поменьше, а потом снова и снова, пока наконец ей будет не сбежать.
Однако на этот раз ничего не вышло; королева высвободилась из захвата. Главным свидетелем против нее выступает ее собственный брат-бастард, но поскольку он захватил регентство в ее отсутствие и держит в заложниках ее малютку-сына, даже глубокоуважаемые члены суда не могут заставить себя поверить хоть одному его слову. Ненависть его к ней столь очевидна и неверность так омерзительна, что даже судьи, назначенные Сесилом, не могут принять его слова на веру. Судьи, в том числе и мой муж, граф, гордятся своей верностью. Они искоса смотрят на того, кто запятнал себя таким чудовищным предательством. Им не нравится, как ведет себя шотландская королева, но то, как ведут себя ее шотландские лорды, им нравится еще меньше. Я надеюсь на то, что они постановят: ее подданные с нею дурно обошлись и ее нужно восстановить на троне. Потом шотландцы могут поступить со своей королевой, как сочтут нужным, и нас нельзя будет обвинить.
1568 год, зима, Хэмптон-корт: Джордж
Моя королева, Елизавета, щедрее и справедливее, чем можно себе представить. Сейчас, когда против ее кузины возмущено и высказано столько подозрений, она приказала навеки сохранить в тайне клеветнические письма и восстановить кузину на троне.