переезд, ей придется смириться. И если она не захочет прийти сюда в субботу на обед, пусть в одиночестве ест вареное яйцо. Ее попытка выиграть раунд за счет Франчески – не самая лучшая идея. Я не потакаю маме. И ты тоже не должна.
Двадцатое февраля – годовщина, которую не требовалось отмечать в календаре, – наступило. На улице стоял лютый холод, было пасмурно. И мне снова хотелось извиняться за само свое существование, за то, что я живу, дышу и тем самым напоминаю Франческе о ее утрате, так и не убедив девочку, что могу чем-то эту утрату восполнить. Хотя дочь унаследовала от Нико золотистую кожу и темные волосы, в остальном она была копией Кейтлин с ее угловатыми чертами лица и худосочностью. Моя мама определенно взяла бы девочку под крыло с намерением «немного подкормить худышку». Я предложила Франческе яичницу.
– Я не голодная.
– Тебе нужно хорошенько поесть, иначе быстро замерзнешь. На кладбище будет холодно.
– Знаю, – огрызнулась она, запихивая в рот горсть чипсов.
Нико взглядом призвал меня к пониманию, и я смирилась. Сегодня не стоило начинать войну. У меня душа болела за Франческу: личико бледное, пальцы постоянно блуждают, обдирая заусенцы до крови.
В свои тридцать пять я по-прежнему не могла представить себе мир без мамы, которая, слава богу, согласилась помочь мне с обедом. Она ворвалась как раз в тот момент, когда вся семья Фаринелли собралась у ворот, чтобы подняться на холм к кладбищу. Мама, вертясь во все стороны, кудахтала, как Сандро вырос и какой стал хорошенький и до чего в феврале холодный воздух, а у Франчески нет перчаток, и безуспешно пыталась всучить девочке свои митенки. Ей было все равно, что Фаринелли застыли, точно кегли перед шаром для боулинга; мама продолжала тарахтеть, одновременно любуясь белыми розами, которые держала Франческа, и гладя по голове Сандро, которому успела сунуть в руку несколько ирисок.
Впрочем, Лара, насколько я ее знала, наверняка поменяет вредные конфеты на дробленые ядрышки какао-бобов или высушенные на солнце абрикосы, едва моя мама отвернется. Бедный мальчонка в рубашке с жестким воротником и шерстяном джемпере. У меня шея чесалась от одного взгляда на Сандро, который топтался, наполовину запутавшись в мохеровом пончо Лары. Когда мимо прошел подросток с немецкой овчаркой, тянущей поводок, они оба прижались к изгороди.
Сандро выглядел совсем бледным и замерзшим. В год смерти Кейтлин ему было всего пять. Он едва помнил тетю. Я предложила оставить мальчика у нас и обещала присмотреть за ним, пока все остальные пойдут на кладбище, но, не дав Ларе ответить, влезла Анна:
– Нет-нет, он идет с нами, это же семейный день. – Как будто его там ждали водные горки и карусели, а не черный гранит надгробия и рой грустных эмоций, мухами вьющихся вокруг. У меня даже возникла злобная мысль, что Анна использовала общее горе как еще один способ исключить меня из семейного круга.
Стало легче, когда через парадную дверь в дом влетела мама и я смогла отгородиться от Фаринелли и сложной паутины их непростых отношений. Мама обвила меня