с открытым сердцем. Он мог часами сидеть с книгами и изучать атлас, на контурных картах разворачивать военные действия, исторические романы читать взахлеб. С ним никогда не было проблем – ни с поведением, ни с учебой, он был удобным ребенком. Олег никогда не называл ее бабушкой, видимо Элеонора Владимировна не смогла принять своего нового статуса в столь молодом возрасте. Он ее называл Элен.
Своё имя Элеонора Владимировна получила благодаря матери, которая причисляла себя к петербуржской аристократии. Возможно, она ей и являлась. К сожалению, о прошлом многие либо не знают, либо не любят вспоминать. Ее имя не было для меня чем-то удивительным, поскольку мою бабушку звали еще более редким именем Лора.
Знакомые, подруги и семья Элеонору Владимировну называли Элен. Одна ее знакомая, такая же петербуржская гранд-дама, когда хотела ее уколоть или утихомирить, говорила: «Ленка, угомонись!» В этот момент Элен начинала раздуваться от злости и прожигать свою знакомую едким взглядом. Но у знакомой за столько лет уже выработалось противоядие.
Впервые я увидела Элен на ее юбилее. С Олегом мы были знакомы полгода. Мне, совсем юной девушке восемнадцати лет, были очень лестны ухаживания взрослого мужчины (Олегу на тот момент было двадцать восемь). Он был галантен, вежлив, учтив. Знакомство с родственниками говорило о серьезности его намерений.
Как многие коренные петербуржцы, они жили в коммунальной квартире на Петроградской стороне. Помню, как мы зашли в левую парадную дома со стороны Большого проспекта и попали в просторный красивый вестибюль. На полу сохранилась плитка с растительными узорами, стены покрыты мрамором, потолок украшали лепные розетки. Поднявшись чуть выше, я увидела оригинальную печь и ниши, в которых раньше находились зеркала (об этом позже мне рассказала Элен). Мое внимание привлекли кованые ограждения в стиле модерн и выпуклые деревянные рамы с остатками витражей.
– Олег, а для чего эти ограждения?
– Этот дом – один из богатейших домов Петроградской стороны. Здесь находился лифт, но он утрачен. Поэтому поднимаемся пешком по лестнице.
– Не привыкать! – с улыбкой ответила я.
Квартира была большая, светлая, на семь комнат и когда-то полностью принадлежала семье Элеоноры Владимировны. После войны в их распоряжении остались только две комнаты. Одна в былые времена служила столовой. Прямоугольный эркер выходил на Большой проспект, а в углу комнаты стоял роскошный камин, облицованный белой плиткой.
Убранство комнаты напоминало Эрмитаж и шло вразрез с обстановкой мест общего пользования. Чувствовалось, что здесь мир Элеоноры Владимировны, наполненный антикварной мебелью, картинами, книгами и фарфоровой посудой.
Помню, как я вошла в комнату и увидела перед собой пожилую женщину, сидящую в вольтеровском кресле, обтянутым бежевым гобеленом. Это кресло, словно трон, было только для нее, и никто не имел права даже ненадолго на него присесть (об этом я узнала чуть позже).
На лице,