между городом и деревней, а заодно, что бы два раза не напрягаться – между трудом умственным и физическим – значит на поля. Это было ясно и ненужных сомнений не вызывало. В те времена над вопросами «куда ехать?» и «зачем и кому это надо?», задумывались крайне редко. Любопытство, мягко говоря, не поощрялось, а даже совсем наоборот, осуждалось, в связи с чем, массовость выезда горожан в село впечатляла.
За месяц пребывания студентов в колхозе грань между городом и деревней стиралась до такой степени, что ее почти не было заметно, если судить по внешнему облику студентов. Закутанные в ватники, небритые и пахнущие ароматным самогоном местного производства, они мало, чем напоминали ростки интеллигенции, призванной учиться, учиться и учиться. Хуже обстояло дело со сближением двух трудов. Здесь имелись серьёзные проблемы, несмотря на идеологически выверенный подход. Он, подход этот, был прост, но эффективен. За каждым бесхозным косяком студентов, на время принудительного пребывания в колхозе в обязательном порядке закреплялась боевая звеньевая из местных передовых землеробов. Она коротко, но весьма доходчиво, буквально в трех словах два из которых были нецензурными, проясняла этим мало приспособленным к земельным работам существам саму суть наставничества. А поскольку краткость, как известно, сестра таланта, понимание важности проблемы приходило сразу. Понятна была и причина ее материнской заботы. Все объяснялось очень просто. Студент стоматолог, например, мог в любое время дня и ночи рассказать сколько и каких зубов обязано произрастать у человека во рту, что бы тот без стеснения мог открывать его в общественных местах или как необходимо успешно бороться с кариесом, если у вас половина зубов выпала, а остальные шатаются как пьяные. Но при этом он абсолютно затруднялся отличать дыню от тыквы. Математик легким движением кисти мог начертить несколько десятков формул и более или менее толково объяснить, что он этим имел в виду. Но эта же самая кисть, так успешно владеющая ручкой и карандашом, категорически отказывалась удерживать тяпку или лопату в нужном для сельхозработ положении, что приводило не только к уничтожению культурных растений и снижению урожайности, но и к опасности травмирования живых организмов, страдающих от непосильного труда на соседних грядках. Остальные выглядели не лучше. Бдения в студенческих аудиториях и в тиши публичных библиотек не требовали отдачи такого количества энергии, как, например, прополка на колхозном поле. Рядок всходов кукурузы длинный и нудный, как песня киргиза, притуплял интеллект и нагонял коллективную тоску, самую опасную из всех известных. Необходим был могучий стимул, для удержания этой разношёрстной публики в пределах колхозного поля. И такой стимул был. Все прекрасно понимали, что если партия уже сказала надо, а комсомол быстро не ответил – есть, то возможны большие неприятности для комсомольцев. Возражать, почему-то, не хотелось.