Исповедь. Алексей Анатольевич Рожков

да я помню про выписку, уже собрался, вот такси хотел вызывать…

      И говорю это ему, а сам понимаю, что у него что-то с голосом не то. Я никогда у папы такого голоса не слышал. Ведь он же серьёзный человек был, суровый, фронтовик, войну капитаном в Берлине окончил, ранения имел, награды, директором школы в мирное время в райцентре назначили, а тут… В голосе надрыв, слёзы, истерика. Я ни до этого момента, никогда после, не видел, как отец плачет, да я и тогда-то не видел, только слышал в телефонной трубке.

      – Мама… Умерла…

      Я не сразу сообразил, спрашиваю – как умерла, не может быть, это какая-то ошибка. Мы же у неё только вчера вечером были, она вышла в приёмный покой, как всегда приветливая, сухонькая, улыбается своей доброй улыбкой, походка вроде даже уверенная, в халате больничном одетая, правда повязка на глазу… Поговорили мы с ней, всё вроде хорошо, я ещё абрикосов привёз, они тогда за копейки на каждом шагу в Саратове продавались. Мама взяла пакет и пошла к себе в палату, наверх. В тот год у нас в Саратове такие абрикосы уродились, сахарные… Все сады и дачи в абрикосах, девать некуда, мы уже их и на варенье варили, и так ели, не знали куда девать, небывалый урожай. А получилась, что тем вечером я маму последний раз видел живой…

      Как нам потом врачи рассказали, она на следующий день утром рано проснулась, походила, начала собираться, к выписке готовиться, но решила прилечь. Прилегла, да так уже и не проснулась. Сердце остановилось, изношенное слишком было, додушила её проклятая грудная жаба, не выпустила. Мы все поехали в больницу, Толику тоже на заводе через приёмную сообщили, вызвали из цеха, сразу отпустили. Тогда все друг к другу с пониманием относились, с сочувствием, в особенности если смерть родственников. Сколько нам тогда лет было? Молодые совсем, мне – двадцать восемь, Толик вообще только после института.