терял свои краски. Вместе с ним угасали крайние августовские мотивы, когда грозы были частым явлением, а вездесущую зелень покрывал глянец утренних рос.
Тихо дышала земля, дремотно шевелилась под ногами почва, укрытая жухлой травой. С умиротворёнными стонами за шиворот залетала лёгкая стужа, которая щекотала спину заиндевевшими пальцами и хваталась ими за горло. Джейн вздрогнула и потуже затянула шарфик. Она неспешно шла к своему дому, иногда подпрыгивая, пиная криво лежащие камни. Её волосы трепала уже не тёплая, немного грубая рука отца, а ветер, сплетающий гладкие пряди в завитки перекати-поля. Холодок целовал длинные уши, чуть покалывал щёки, но золотые блики дневного светила гнали морозец прочь. Это противоборство теплыни и промозглости раззадорило Джейн настолько, что она закружилась, раскинув руки, и принялась бормотать какую-то детскую песенку «…о Солнце, Ветре и Воде…». На словах «Солнечный лучик с неба упал, угодил в лужу да в ней и пропал» Джейн наступила пяткой на корень древа, набухшей веной торчащий из-под земли, ойкнула и пошатнулась, с трудом удержав равновесие. Конечно, она бы не расстроилась, если бы упала ничком и измаралась в грязи, но слушать материнские наказы и упрёки по возвращении домой совсем не хотела. Джейн выдохнула ровно, протяжно и поправила тёплые, утяжелённые пухом и шерстью одежды. Рано было облачаться в кожу и меха, но Джейн со слов родителей была «вечно больной», в действительности – дитятей, которое легко простужалось и долго выздоравливало. Из-за этого её уже сейчас кутали во всё жаркое и согревающее, уподобляя толстокожей луковице, которую Сесилия утром нарезала и бросила в горячий суп.
Тропка, припорошённая старой хвоей облинявших елей, вилась, уходя вглубь игольчатой чащи, воркующей природным многоголосием шепотков и птичьих свирелей. Джейн проходила по ней множество раз, и её любопытному взгляду не за что было зацепиться: всё тот же булыжник, с одной стороны покрытый бархатом изумрудного мха; высокие древа с острыми вершинами и длинными, скрученными в зелёную канитель листьями; кустарники и другие растения, которым не хватало света из-за колючих исполинов, возвышающихся над ними. Так было всегда. Джейн слепила приевшаяся, набившая оскомину простота, чуть сдобренная красотой, отчего она не сразу заметила, что кое-что изменилось. Эльфы предпочитали растить своих детей в тепличных условиях, оберегать их от грязного, тонущего в пороках мира и неидеальной, испорченной заскорузлыми человеческими руками природы. Сесилия, не наступив на горло своим принципам, всё-таки насаждала дочери некоторые устои, традиции, но тех знаний, которые давал девочке отец – простодушный и бесхитростный мужчина, – хватало, чтобы понять элементарное. Например, то, что дерево не могло разверзнуть землю и показаться на поверхности в своём зрелом великолепии спустя считаные дни после зарождения в почве. Джейн держала в голове эту простую истину, вперившись растерянным взглядом в средней высоты ель, худую и плешивую, с покоробившейся корой и ободранными