оторваться. Кукоякин – не любитель кофе. Поэтому и его чашку Раковский присваивает себе.
– Этим имажинистам рассольчику подавай, – усмехнулся под нос мужчина и, следуя инструкциям на цветной брошюры, позвонил на ресепшн. Они отвечают, что рассола у них нет, но они могут поискать.
– Не надо, чая с него хватит, – гудит в трубку Раковский, благодарит и ждёт.
Не торопится заказывать много, от денег портмоне скрипит, да всё не те, советские. Кукоякин вчера его оттолкнул с такими деньгами и оплатил какими-то странными маленькими бумажками, которые ему набросали в шляпу за его пьяное выступление.
– И это рубли? Что с вами стало? – задумчиво произносит поэт, проглядывая сторублёвую купюру на солнце.
– Ежели по размеру меньше, значит по количеству больше, – заявляет отвернутый к стене мудрец.
Он только распахнул глаза, так сразу вскочил и подбежал к окну, потирая веки. Ничего не исчезло, стало только яснее. Прижавшись лбом к стеклу, он удовлетворённо ощущал, как прохлада лечит голову, а вид – душу.
– Не могу взять в расчёт, чего вы радуетесь. Если это, по-вашему, будущее, то в выигрыше город, сельчанин.
– Высотки – это только фасад. Деревня, тёплая, добрая, русская, должна быть внутри человека.
– Вы думаете люди городские злые? – потирая подбородок с зажатой между пальцев сигаретой спросил Раковский.
– Измученные, – домиком сложились русые брови и голубые озёра взглянули с жалостью. – Я тоже таким стал с этим вашим городом. Может, люди в будущем приспособились. Пообвыкли. Перестали быть несчастными.
– Не думаю, что ста лет хватит, чтобы искоренить из народа горе, – болезненно улыбнулся футурист.
– Откуда вы знаете, что прошёл век.
– По вот этой штуковине, – бросил он взгляд в сторону стоящего на столе календаря. Рядом висели часы. – Уже час дня, а мы до сих пор не знаем, что нам делать дальше.
– Я знаю, – выдохнул Кукоякин на стекло, оставляя туманный след, что тут же оттаял. – Жить.
***
Жить не хотелось. Не потому, что Раковскому не нравились местные нравы. Он, пока что, и не разобрался в них толком, но условия его более чем устраивали. Чисто, стерильно. Принимается. Но проблема была в другом. В рассеянном, взбалмошном и совершенно бестолковом товарище. И ведь не сбежать от него никуда.
Жили бы они в Америке и то было б лучше. Сел бы Николай на самолёт и вернулся бы в Союз. А так между ними и Советом не просто океан, а целые сто лет. Приходится держаться вместе вот уже третий день. Невыносимо.
Замотав шарф на шее, он выскочил на морозное утреннее солнце и пошёл в привычном направлении к себе домой. Раковский понимал, что, скорее всего, дома никакого уже и нет, а если и есть, его там не ждут. И всё равно шёл, потому что не идти не мог. Хотел видеть, чем его дом стал.
Кукоякину идти было некуда. Он и в своей реальности большую часть времени проводил в этой гостинице или в кабаке. Сходить бы во второе, да боится, что напьётся и потеряет возможность.