о завтрашней свадьбе, о предстоящем свадебном путешествии с полоумным принцем с Игнатием так захватили девушку, что она уже не замечала ничего, что находилось на земле и на небе. Горечь и гнев овладели ею. Что могло быть ужасней жизни с нелюбимым человеком! Мало того, не любившим ее и не способным полюбить никогда в жизни. Она вспомнила расстрелянную Игнатием птичку, представила себя на ее месте, и новый поток слез вырвался из глаз.
Послушание и кротость – эти два достоинства всякой благовоспитанной дочери – не позволяли ей вырваться из того мира и той жизни, что уготовила ей любящая мать. Никогда в жизни Юлия не испытывала столь противоречивых чувств, овладевших ею сегодня.
Её внимание отвлек звон стекла. Маленький камушек отскочил от оконной рамы и упал в сад. Юлия перестала плакать и вгляделась в темноту сада, размещавшегося под елками.
Внезапно куст сирени зашевелился, ветки раздвинулись и появился Крейслер, приложивший сразу палец к губам, давая девушке знать о необходимой в данном случае предосторожности.
Но вздох радости и облегчения вырвался из ее груди:
– Иоганн! … – успела сказать она и закрыла лицо руками, не в силах поверить в то, что видит своего возлюбленного наяву.
– Спускайся! Только осторожно! Я жду тебя здесь, – вполголоса сказал Крейслер, снова скрываясь в зарослях сирени. Юлия тот час же кинулась из комнаты, сбежала по лестнице и скоро попала в объятия капельмейстера.
– Любимый мой, – шептала она, кладя голову ему на грудь. – Я едва не умерла здесь от страха за тебя. Все думали, что тебя убили в лесу в тот страшный день.
– Чепуха! – отвечал Крейслер. – Нападавший жестоко наказан. Он уже не сможет сделать ни единого выстрела, а тем более убить кого-либо. Мне даже жаль этого несчастного, но не моя в том вина, что все так произошло. Не будем о грустном, Юлия, – заторопился он. – Скажи, ты и в правду хочешь стать княжной и принцессой?
– Нет! Ну что ты, Иоганн! Так хочет матушка, она ведь желает мне добра. Со временем, быть может, я соглашусь с ее мнением, но сейчас я со страхом думаю о завтрашнем дне.
– Тогда я вырву тебя из этого осиного гнезда, мое сокровище! – с жаром сказал капельмейстер. – Бежим отсюда!
– Как! Бежать? – вскричала Юлия. – Отсюда? От матери, которая меня вырастила, от своей подруги, которой, быть может, ни четь не лучше сейчас, чем мне, из этого милого уголка, где я провела почти всю жизнь. К тому же из-под венца! Это подло. Подло по отношению ко всему хорошему, что меня здесь окружало. Устроит ли тебя краденое сердце, Иоганн? Стоит ли оно всеобщего осуждения и остракизма, которое нам суждено будет пережить?
– Ты не права, Юлия! Еще несколько часов назад я думал точно так же. Но был переубежден. Я постараюсь все объяснить тебе, любимая. Ты только сумей выслушать меня и все понять, – говорил ей Крейслер, гладя ее по голове.
– Хорошо, – согласилась Юлия. – Говори.
– Допустим,