как будто природа тоже пытается отдать дань этому месту, этому камню. Мел сжимает мою руку, её пальцы дрожат. Я чувствую, как она склоняет голову мне на плечо и начинает судорожно дышать, борясь с волной боли, которая наваливается здесь всегда, под этим холодным небом.
– Держусь ради нашего малыша, – её голос едва слышен, он немного дрожит, но я понимаю её без слов. – Но, Егорушка… так сложно, когда я прихожу сюда.
Она проводит рукой по округлившемуся животу, словно черпая из него силы. И я знаю, что это правда. Она держится, каждый день, из последних сил, потому что впереди у неё появится кто-то, кто будет нужен ей не меньше, чем я, даже больше. И я… я не могу её подвести, даже если это разрывает меня на части.
– Я понимаю, – выдыхаю я. Потому что нечего больше сказать.
Мы стоим там так долго, что время перестаёт существовать. Сколько бы минут ни прошло, а может, и часов – здесь оно не движется. Всё застывает: боль, тишина, холод.
Мел глубоко дышит, её слёзы высохли. Ей нельзя сейчас волноваться – я знаю это, и поэтому тяну её немного назад.
– Нам пора, – говорю я, пытаясь сдержать голос.
– Давай ещё пару минут, – шепчет она.
Я выдыхаю, поднимаю голову к серому небу, и все силы уходят на то, чтобы удержать слёзы. Говорят, что мужики не плачут, но кому вообще это важно? Всё это фигня. Когда внутри пустота и боль, от которой некуда деться, когда часть тебя умерла вместе с ним – кажется, что плачут все.
Но давайте об этом потом, мне кажется меня сейчас вывернет на изнанку. Стою рядом с Мел, сдерживая рвущиеся наружу эмоции, потому что мне нужно быть сильным, хотя бы ради неё. Она всегда была такой – стойкой, светлой, казалось бы, непробиваемой. Я всегда завидовал её способности чувствовать и понимать людей, сопереживать. Она пропускает мир сквозь себя и остаётся светлой даже после потерь. А я? Я рядом с ней всегда казался грубой тенью, закрытой и молчаливой. Но боль у нас общая, её я не могу закрыть даже перед ней.
– Мел, – тихо зову её.
Она поворачивается ко мне, кивает и подходит к холодному камню. Осторожно прикасается губами к своим пальцам, а затем касается ими фотографии, взгляд которой теперь навсегда остановлен, безжизненный и холодный.
– Пока, милый, – шепчет она и едва слышно всхлипывает. – Не обижайся, что я не приду в ближайшее время. Мне скоро рожать, – голос её дрожит, и я чувствую, как моё сердце сжимается от этой пронзительной боли. – Люблю и буду любить тебя вечно.
Тихо сгребаю её в свои объятия, и всё её тело дрожит от сдержанных рыданий. Я глажу её по спине, целую в макушку, крепко прижимая к себе. Долгих слов тут не нужно. Она знает, что я рядом, что я никогда не оставлю её одну с этой болью.
Мы молча идём к машине, она держит меня за руку, и в этом есть что-то необъяснимо крепкое, неразрывное, как между нами всегда и было. Когда усаживаю её на переднее сиденье и помогаю застегнуть ремень, она снова одаривает меня измученной, уставшей улыбкой, пытаясь показать, что справляется. Но чёрт возьми, мне больно смотреть, как она ломается, как старается держаться,