всё, что будут делать эти молодые аристократы, будет исключительно на их совести.
– Вам это с рук не сойдёт! – Юная леди рыдала, оплакивая своё шикарное платье, а её кавалеры нерешительно толкались вокруг, неловко пытаясь помочь. – Клянусь честью, это последний бал, на котором вы появились!
– Попробуй. – Дочь одного из самых влиятельных людей Юга даже не обернулась, сосредоточившись на том, куда ей деть ставший ненужным бокал. – Я на это посмотрю.
Следующая дверь вела в основной зал, отрезав мисс Лотти от коридорной трагедии, и она сразу же выкинула молодёжь из своей головы.
Конечно же, она была готова к любому развитию событий. Отец мог использовать своё влияние, чтобы замять её поступок, но в его праве было отказать своевольной дочери в любой защите и действительно запереть её в дальнем поместье, что стало бы лучшим доказательством его чести. И Шарлотт, никогда особо не любившая светскую суету, с удовольствием уехала бы к кливденским яблоням, потому что запрет на появление в высшем обществе никак не влиял на биржу, и, как и в прошлой жизни, рано или поздно всем этим аристократам пришлось бы считаться с ней.
Она ожидала скандала, медленно потягивая сок и рассматривая других гостей. В любой момент один из защитников облитой мисс мог ворваться в бальный зал и громогласно обвинить её в «непростительном поступке». Леди Криденс, конечно же, попытается избежать сцены, но Железная Шарлотт с удовольствием запустит юноше бокал в голову.
Предвкушение хорошей ссоры потихоньку заполняло её мысли, даря радость и весёлое, шальное ожидание; юная мисс сдерживалась несколько лет, не желая срываться на внезапно обретённой семье, и теперь вся её натура требовала реванша. Но почему никто не появляется? Если бы подобное произошло с её сыном, она бы не остановилась, пока не стёрла всех причастных с лица земли.
Невольно вспомнилось первое собрание акционеров, на котором представительные мужчины разной знатности и возрастов решали вопросы железной дороги. Баронессе едва исполнилось шестнадцать, и в их глазах она была лишь маленькой перепуганной сироткой, которую не стоит слушать. Безразличные взгляды скользили мимо и проходили сквозь неё, часть присутствующих еë не слушали, а остальные не обращали внимания на то, что именно она говорит. В их глазах она должна была хранить молчание – красивый, но уже опавший цветок на могиле богатейшего рода, бесполезный символ, безмолвное напоминание о том, кто по-настоящему управлял своим кусочком их страны.
Альфред наверняка знал, что ждало его воспитанницу. Для Шарлотт это было первым испытанием.
Тогда она уже знала, что каждый – враг, покушающийся на еë богатства. Что за спиной нет и не будет никакой поддержки – лишь груз, который она должна нести. Что Рочестер должен жить, а кливденские яблони – цвести, что титул – это не награда, а долг, который будет с ней до самой смерти. Что лишь она стоит между народом, живущим