только двое?
– Этого достаточно. Мы купцы, а не бездельники. Библия учит не бахвалиться деньгами.
– Да, конечно.
– Если, разумеется, осталось, чем бахвалиться…
Нелла не выдерживает пристального взгляда Марин и отводит глаза. В комнате темнеет, и Марин зажигает дешевые сальные свечи. Нелла-то надеялась на ароматный воск. Коптящие, пахнущие жиром свечи в таком доме видеть удивительно.
– Корнелия, похоже, вышила твое новое имя везде, где могла, – бросает Марин через плечо.
Нелла вспоминает недобрый взгляд горничной. Ее пальцы, наверное, сплошь исколоты, и кого она будет винить?
– Когда вернется Йоханнес? Почему он не дома?
– Твоя мать говорила, ты жаждешь стать женой в Амстердаме. Так?
– Да. Но для этого нужен муж.
В наступившей подернутой инеем тишине Нелла гадает, а где, собственно, муж Марин. Или заперт в погребе?.. Она подавляет отчаянное желание расхохотаться и с улыбкой глядит на подушку.
– Какая красота! Не стоило из-за меня беспокоиться.
– Это все Корнелия. Я совершенно неспособна к рукоделию.
– О, я уверена, вы к себе слишком строги!
– Я сняла свои картины. Решила, что эти придутся тебе больше по вкусу. – Марин жестом показывает на выполненный маслом натюрморт: дичь на крюке, когти и перья.
Рядом изображение еще одного охотничьего трофея – подвешенный заяц. Далее гора устриц на блюде с китайским орнаментом, разлитое вино и чаша перезрелых фруктов. В открытых раковинах устриц есть что-то неприятное. Мать в их старом доме украшала стены пейзажами и библейскими сценами.
– Это все покупал брат.
Марин указывает на холст с вазой ненатурально ярких и жестких цветов и половинкой граната под ними.
– Благодарю.
Интересно, как скоро я осмелюсь повернуть их к стене?
– Ты, вероятно, захочешь сегодня поужинать здесь. Поездка была долгой.
– Да, буду вам очень признательна. – Нелла внутренне содрогается, глядя на окровавленные клювы, стеклянные глаза и морщинистую плоть. Неожиданно хочется сладкого. – А марципан есть?
– Нет. Мы стараемся не есть сахар. Он губит душу.
– Мама лепила из него фигурки.
В их кладовой марципан не переводился – единственное потворство своим слабостям, в котором госпожа Ортман уподоблялась супругу. Русалки, кораблики и сладкие ожерелья – мягкая, тающая во рту миндальная масса. Я больше не принадлежу матери, думает Нелла. Когда-нибудь я тоже буду катать сладости для липких ручек, выпрашивающих угощение.
– Велю Корнелии принести белого хлеба с сыром, – отвлекает ее от мыслей Марин. – И бокал рейнского.
– Благодарю! А вы не знаете, когда вернется Йоханнес?
Марин поводит носом.
– Чем это пахнет?
Руки Неллы невольно взмывают к шее.
– От меня? Мама купила мне парфюмерное масло. Лилию. Вы про этот запах?
Марин кивает.
– Да. Лилия. – Она сдержанно покашливает. –