и сощурился, пытаясь вглядеться через нее, но снова безрезультатно. Потом убедился, что не перепутал кнопки на рации, и по очереди надавил на них. Сначала послушал статические шорохи, затем нажал «Вызов», крикнул как можно громче: «Эй!» – и снова нажал «Прием». Ничего.
– Ни фига! – произнес он вслух. – Шиш с гребаным маслом!
В мыслях немедленно нарисовался образ сковородки на плите в кухне у матери. Сковородки, наполненной колбасками, яйцами, грудинкой, помидорами, – все это похрустывало, шипело, щелкало и шкварчало. Майкл даже почувствовал запахи, черт побери, – и хлеба тоже, поджаривающегося на другой сковороде, а еще разогреваемой консервированной фасоли.
«Черт побери, как же я голоден!»
Харрисон попытался отвлечься от мыслей о еде, от боли в желудке – такой сильной, что казалось, будто кислота уже проедает слизистую оболочку. Где-то под пульсирующим черепом в мозгу всплыла некогда прочитанная информация: существуют какие-то то ли лягушки, то ли жабы – сейчас уже точно и не припомнить, – которые вынашивают потомство не в утробе, а в желудке. По какой-то причине соляная кислота не причиняет вреда их зародышам.
«Интересно, что не дает желудку человека переваривать самого себя?» – внезапно задумался Майкл. Мозг вдруг принялся лихорадочно извлекать из закоулков памяти всяческие факты.
Несколько лет назад, вспомнилось ему, он ознакомился с теорией о суточных биоритмах. Все живые организмы нашей планеты живут по двадцатичетырехчасовому циклу – все, кроме человека, средняя продолжительность цикла у которого составляет двадцать пять часов пятнадцать минут. Проводились эксперименты, в ходе которых людей держали в темноте неделями напролет, лишив их возможности отслеживать время. Все участники неизменно считали, что пробыли в изоляции меньше, нежели это было на самом деле.
«Класс, сейчас я вполне смог бы сыграть роль чертовой подопытной крысы».
Во рту у него настолько пересохло, что губы склеились и было больно их размыкать. Ему даже показалось, что рвется кожа.
Направив луч фонарика вверх, Майкл оглядел постепенно углубляющуюся канавку, которую он проделывал в крышке прямо над лицом. Затем вытащил кожаный ремень и вновь принялся скрести туда-сюда уголком металлической пряжки по твердому тику, а в лесоматериалах он разбирался достаточно, чтобы точно определить породу дерева и чтобы знать, что древесины тверже тика найдется не так уж и много. Он трудился, крепко зажмурившись, превозмогая боль в теле. По векам били мельчайшие опилки, а пряжка все сильнее и сильнее нагревалась, пока не стало совсем невмоготу, и тогда он сделал перерыв, чтобы дать металлу остыть.
«Извини, не могу говорить, он над душой стоит – врубаешься?»
Майкл нахмурился. Да кто это, черт побери, кривлялся, изображая американский акцент?
Они что, вправду считают это смешным? И что они наплели Эшли? Матери?
Через несколько минут бедняга совершенно выдохся и прекратил скрести. Он понимал, что нужно продолжать. Из-за обезвоживания быстро