аппетит. В тот вечер Даниэль говорил о России: «Я бывал там всего раз, еще при царе». Пельмени лопались во рту, наполняя его горячим бульоном. «Мне удалось прокатиться в карете. Правда, ее везла очень строптивая лошадь. Мы чуть не перевернулись! Карета сильно накренилась, но кучеру удалось усмирить животное. Все обошлось, хоть я и натерпелся страху».
В Варну вернулось солнце. Придя вслед за дождями, оно стало ласковее и теперь оседало на обнаженных плечах легкой золотой вуалью. Веснушки на лице Даниэля множились с каждым днем, будто лучи одаривали его невесомыми поцелуями. Каждое утро он приглашал Сольвейг на прогулку. Они неспешно бродили по полусонным улицам, наблюдая за причудливым разнообразием городской жизни.
Цветочная лавка госпожи Дмитровой благоухала на всю округу. Они обошли маленький аккуратный домик с белыми стенами и голубыми ставнями – в заборе, прятавшем сад от любопытных глаз, была небольшая брешь. Она скрывалась под могучими ветвями сикомора, переплетенными так, что между забором и стволом дерева образовался укромный пятачок. Места едва хватало одному, и потому Сольвейг пришлось прижаться к Даниэлю. Его близость странно волновала кровь. Тонкий запах свежести, исходящий от его кожи, сливался со сладковатым древесным ароматом сикомора и густо-розовым, наполняющим сад.
За забором в прекрасном хаосе раскинулся цветник госпожи Дмитровой. Кусты белых и алых роз на длинных стебельках соседствовали с, казалось, дикорастущей вербеной. Ее лиловые головки источали цитрусовый аромат, будто глоток родниковой воды после дальней дороги. Высокие побеги мальвы тянулись к солнцу. В густой зелени листьев тут и там торчали разноцветные бутоны. Их запах – настолько деликатный, что выделить его среди прочих почти не представлялось возможным, – гармонично вливался в общую «симфонию», главную партию в которой исполняла лилия. Оранжевые цветы с черными крапинками – живой огонь и сердце сада. Нежные астры с неповторимым травяным ароматом, холодные гвоздики, пылающие маки – все они теснились здесь, распаляя разум и сердце своей необузданной красотой.
– Смотрите! – невесомый шепот Даниэля коснулся макушки Сольвейг.
Она с трудом отвела взгляд от дивного сада. В паре шагов от их укрытия остановился герр Ханц. Он не мог видеть парочку за буйной зеленью сикомора, но сам был как на ладони. Герр Ханц повертел головой по сторонам: улица еще не ожила, не считая пары расплывчатых фигур вдалеке.
– Кажется, он что-то задумал…
– Тише, – прошептала Сольвейг, прикладывая палец к губам. – Сейчас узнаем.
Герр Ханц вздрогнул, услышав голоса, но, похоже, принял их за ветер, играющий в листве. Он потянулся к цветку клематиса, который выбрался за забор, и сорвал его. Поднеся бутон к носу, герр Ханц зажмурился. На лице мелькнула игривая улыбка. Впервые за пять лет Сольвейг видела его таким… умиротворенным.
– Это же воровство, – вполголоса возмутился Даниэль.
– Нет, постойте, – она