и я еще поговорю с ней об этом. Но нужно делать скидку, учитывая все обстоятельства. Ее никогда не учили хорошим манерам. А вы очень жестко вели с ней разговор, Рейчел.
Марилла не удержалась от этого упрека, в очередной раз удивившись самой себе. Миссис Рейчел встала с видом оскорбленного достоинства.
– Я вижу, Марилла, что теперь мне нужно тщательно следить за своими словами, ведь нежные чувства сирот, привезенных бог весть откуда, учитываются в первую очередь. Прошу, не волнуйтесь – я нисколько не обиделась. Мне просто очень жаль вас. Вы еще натерпитесь с этим ребенком. Последуйте моему совету (в чем я сомневаюсь, хотя я воспитала десять детей и двух схоронила) и сопроводите ваш «разговор» березовой плеткой. Это как раз то, что нужно для такого ребенка. Ее норов подстать огненным волосам. Ну, доброго вечера, Марилла. Надеюсь, вы будете, как прежде, заглядывать ко мне. Но от меня в ближайшее время визита не ждите – здесь могут наброситься с оскорблениями. Для меня это что-то новенькое.
После того как миссис Рейчел выплыла из дверей – если так можно сказать о тучной женщине, которая всегда ходила вперевалочку, Марилла, приняв очень серьезное выражение лица, направилась в комнату под крышей.
Поднимаясь по лестнице, Марилла не могла толком понять, как себя вести. Она очень переживала из-за случившегося. Особенно неприятен был тот факт, что Энн показала свой характер именно перед Рейчел Линд. Марилла упрекала себя за то, что ее больше заботит отношение соседки к досадной сцене, чем изъяны в воспитании Энн. Неясно также, какое наказание следует применить. Дружеское предложение использовать плетку (эффективность которой доказывал пример детей миссис Рейчел) не привлекал Мариллу. У нее в голове не укладывалось, как можно отхлестать ребенка. Нет, нужно отыскать другой способ наказания – Энн должна осознать чудовищность своего поступка.
Войдя в комнату, Марилла увидела, что Энн лежит на кровати лицом вниз и горько плачет. Девочка не сняла грязные ботинки, и они замызгали чистое покрывало.
– Энн, – мягко окликнула ее Марилла.
Никакой реакции.
– Энн, – уже строго обратилась она к девочке, – сейчас же встань с кровати и выслушай меня.
Энн неуклюже сползла с кровати и села рядом на стул. Она сидела прямая, как струна, – лицо опухло, слезы размазаны по щекам, глаза буравят пол.
– Ты показала себя во всей красе. Неужели не стыдно?
– У нее нет права называть меня рыжей уродиной, – с вызовом ответила Энн.
– А у тебя нет права впадать в такую ярость и дерзить взрослым. Мне было стыдно за тебя, Энн, очень стыдно. Я ждала, что ты будешь вести себя вежливо с миссис Линд, а ты меня опозорила. Не понимаю, за что ты так взъярилась на нее – ты ведь сама часто называешь себя рыжей и некрасивой.
– Это большая разница. Одно дело – говорить самой такие вещи, а другое – слышать, как посторонние люди так тебя называют, – проговорила, всхлипывая, Энн. – Ты знаешь, что так оно и есть, но надеешься, что другие этого не замечают. Вы, наверное, считаете, что у меня ужасный