рыжего, – безропотно согласилась она. – Теперь вы понимаете, почему я не могу быть полностью счастлива. Как может быть счастлива рыжая девочка? Другие вещи – веснушки, зеленые глаза и худоба – меня не так беспокоят. Я могу представить, что их нет. Могу представить, что кожа моя прекрасна, как лепесток розы, и глаза фиалкового цвета. Но с цветом волос так не получается. Как я ни стараюсь. Я говорю себе: «Мои волосы жгуче черного цвета, как вороново крыло». Но ничего из этого не выходит. Я ни на минуту не забываю, что они просто рыжие. Это разбивает мне сердце. Я всю жизнь буду от этого страдать. В одном романе я читала о девушке, которая страдала всю жизнь, но там дело было не в рыжих волосах. Ее волосы струились чистым золотом, открывая алебастровый лоб. Что такое алебастровый лоб? Я так и не выяснила. Может, вы скажете.
– Боюсь, не скажу, – ответил Мэтью, у которого начала кружиться голова. Он испытывал сейчас такие же ощущения, что и в детстве, когда во время пикника один мальчик затащил его на карусель.
– Это должно быть что-то замечательное, ведь девушка была неземной красоты. Как вы думаете, какие чувства испытываешь, если обладаешь неземной красотой?
– Понятия не имею, – простодушно признался Мэтью.
– А я часто воображаю себя красавицей. Скажите, что вы предпочли бы – обладать неземной красотой, выдающимся умом или ангельской добротой?
– Ну, как сказать… не знаю.
– Я тоже не знаю. Никак не могу решить, что лучше. Впрочем, это значения не имеет, потому что мне ничего из этого не светит. Уж ангельски доброй мне точно не быть. Миссис Спенсер говорит… О, мистер Катберт! О, мистер Катберт!! О, мистер Катберт!!!
То не были слова миссис Спенсер. И девочка не выпала из коляски. Да и Мэтью не сделал ничего из ряда вон выходящего. Просто дорога свернула в сторону, и они выехали на Бульвар.
Бульвар – так жители Ньюбриджа называли часть дороги длиной 400–500 ярдов – проходил под аркой из широко раскинувшихся ветвей огромных яблонь, посаженных много лет назад чудаковатым старым фермером. Над головой – длинный навес из белоснежных нежных цветов. Под ним – сиреневый полумрак, а далеко впереди – закатного света небо, похожее на витраж в виде розы в кафедральном соборе.
Эта красота потрясла девочку. Она откинулась в коляске и сложила на груди руки, восторженно устремив взор кверху – на пышную белоснежную красу. Даже когда они выехали из-под арки и покатили по длинному склону к Ньюбриджу, девочка все еще молчала и не шевелилась. С восторженным лицом она смотрела вдаль, на закат солнца, и перед ее глазами на сияющем фоне проносились видения. В молчании проехали они через Ньюбридж, шумную деревушку, где их облаивали собаки, с криком провожали дети, а из окон выглядывали любопытные лица. За последующие три мили девочка не проронила ни слова. Видно было, что молчать она может так же долго и упорно, как говорить.
– Ты, наверно, очень устала и проголодалась, – осмелился наконец заговорить Мэтью, увидев в этом причину затянувшегося молчания девочки. –