книгу на пол. Мое сердце смягчилось, когда я увидела, как она терпеливо лежит, прислонившись к стене, тихо приходя в себя. Поэтому я встала на колени и открыла первую страницу, пообещав читать внимательно. Но слова текли мимо, не производя на меня никакого впечатления.
Все, что мне было нужно, – одно единственное предложение, в котором я увижу истину. Но я переворачивала страницу за страницей, все быстрее и быстрее. Мои руки были в порезах, как будто я схватилась за пасть бешеной собаки.
2. Все доступное человеку
Мастерсон и его соседи по квартире устраивали вечеринку, где все говорили на немецком. Я могла уловить суть разговоров в общих чертах. К тому моменту, когда мне было что сказать и я знала, как сказать это по-немецки, разговор перескакивал на совершенно новую тему. Например, друг Мастерсона сказал:
– Каждый рождается с добрым сердцем. Я ненавижу не своих врагов, а общество, которое сделало их такими.
После чего я произнесла:
– Мне нравится все плохое, что когда-либо случалось со мной.
Устав от разговоров, я села в кресло и принялась следить за перемещениями каждого гостя по комнате. Всем присутствующим было около тридцати, они заканчивали высшие учебные заведения в области гуманитарных или социальных наук и имели параллельные проекты в области искусства или политики. Они балансировали между непоколебимой силой своего профессионализма и несколькими тщетными способами эту силу отрицать. Эти люди нуждались в своих «правильных» развлечениях, которые как бы невзначай поддерживали их карьерный рост, – пока равновесие не нарушалось, к большому их тайному облегчению. Затем они немного падали духом, что, конечно, сопровождалось случайными удовольствиями.
По комнате перемещались все, кроме Мастерсона. Все постоянно подходили к нему. Он сидел на подоконнике справа от меня в дальнем конце комнаты, зажав сигарету двумя костлявыми пальцами, вытянув ноги и натянув мыски ступней на себя. Он терпеливо и подробно отвечал на стандартный вопрос одного из гостей, который, казалось, был встревожен этим незаслуженным проявлением интереса. Все в Мастерсоне было долгим, даже его мысли. Я украдкой наблюдала за ним через прямоугольное зеркало на стене слева от меня. Я надеялась, что все скоро уйдут. Больше всего мне нравилось лежать обнаженной и абсолютно неподвижной под ним в постели и смотреть ему в глаза без какого-либо выражения на лице. Я была счастлива в те моменты, потому что была никем, просто мерилом его веса.
Какая-то женщина уселась на подлокотник рядом, мешая моему чувственному созерцанию.
– Что ты делаешь? – спросила я по-немецки. На иностранном языке было легче проявлять агрессию.
– Я пишу диссертацию, – просто сообщила она. – Ты, должно быть, слышала поговорку «не ножа бойся, бойся языка». Что ж, в последние годы ее употребление исчезло из массовой литературы. Зато свое место заняло сравнение пера с пистолетом. Я думаю, это отражает растущее осознание того, что писательство