вмешиваться без крайней необходимости. Не проецировать свои представления о морали, справедливости, должном и скверном на объекты разведки. Разведчик не сделает ничего, что может поставить его миссию под угрозу и не позволит узости своих локальных представлений замутить его беспристрастный взгляд.»
Что бы ни происходило с местными жителями – это дело самих местных жителей. Единственный повод для вмешательства в их дела – это получение ценных сведений, значимых в рамках миссии. Добро и зло существуют там, в Араанге и на территории Этнан-Вегнара, а здесь, в Литтерстадте, существуют только наблюдаемые явления. Всё, что происходит вокруг – одноразовый спектакль, который ни Ур и ни один из его коллег больше никогда не увидят.
«Так что стой на месте, идиот, и не вздумай даже слова сказать. Может быть, казнят вора: в условиях тесноты и скудости любое нарушение способно вызвать серьёзные последствия, если не будет наказано со всем тщанием.»
Айцц подошёл, потоптался рядом. Пламя занялось в клетке, и до слуха разведчика долетел ужасный тоненький визг.
– Порченого поймали, ещё до света. Теперь вот жгут. Идём, нечего тут смотреть.
Но Ур не хотел идти. Он приблизился, вынудив мусорщика следовать за собой, и постарался рассмотреть жертву.
– Кто это – порченый? Откуда вообще взялся?
– Из города, – нехотя буркнул Айцц. – Кто порчу подхватил, те обратно идут. Свойство у них такое: назад лезть. Одного пропустишь – страшно и представить, что будет. Поэтому стерегут. Ну, насмотрелся? Давай топать уже, а то без тебя уйду! Время позднее.
Разведчик насмотрелся. За клубами чёрного дыма он успел разглядеть существо, сгоравшее в клетке, и тут же избавился от комплекса вины. Хватило круглых, навыкате, глаз, хватило морщинистой, жёлтой кожи, длинных узловатых пальцев и совершенно безумной ухмылки, расколовшей жутковатое лицо почти надвое. Если это и было когда-то человеком, то теперь явно перестало им быть: даже скрытая рваньём фигура кособочилась настолько неправильно, что казалось, будто позвоночник её переломлен и сросся под невероятным углом. И всё же человеческие черты не исчезли в гротескной маске, не превратились во что-то чуждое и чудовищное – порченый выглядел как шарж на самого себя, как живая карикатура, для чего-то сошедшая с газетных страниц.
«Или как человек, оказавшийся во власти злобного духа», – подумал Ур, отступая теперь назад. – «Кажется, именно такой эффект приписывали одержимости жрецы.»
Они с Айццем уходили прочь от посёлка, а в спины им летел ноющий визг существа, никак не желавшего смириться со своей участью.
***
В этот раз по дороге прошагали недолго. Мусорщик свернул на какую-то тропку, что едва угадывалась в прошлогодней траве, и двинулся на северо-восток, ориентируясь по высоковольтным вышкам. Шёл быстро, возраст ему будто и не мешал, так что Ур, которому приходилось экономить запасы экзоскелета, вскоре почувствовал себя, как во время марш-броска на учениях.