хочешь. Походи кругом, посмотри на красоту-то. Все ведь польза от нее проклятой будет, а?
И столь же неожиданно я понял, что да – я останусь. По крайне мере на сегодняшний день, и я соглашусь на все, что она мне предложит.
3
Остался.
За последующие пару часов, прошедших как странное, влекущее меня течение, я узнал, что старушку мою зовут Елена Владимировна, и когда-то она была воспитательницей. Узнал, что в своем доме живет она одна, но ей помогают внучка и ее муж, которые живут в Князевке (это было то село, которое я проехал первым); что внучка постоянно просит ее перебраться к ним в большой дом с газом и электричеством, на что регулярно получает отказ. И вообще, Елена Владимировна, по ее словам, еще «бодро бегает», ухаживает за своим садиком – огородиком, куры вон есть, хотя вот скотину держать уже не может, что правда, то правда. А еще она получает пенсию, вернее, за нее получает внучка, и все, что надо привозит, а много ли ей, в самом деле, надо. Мука там, сахар, чай, еще что-нибудь «с центру». Внучку, кстати, Алиской кличут, и дали же родители имечко, представляешь? Помню, я еще усмехнулся про себя: ну да, не Прасковья, не Капитолина, не Марфушка наконец, и это был мой первый невольный интерес к ней, тем более, что старушка бесхитростно добавила, что внучка у нее, конечно, немного себе на уме, все витает где-то, а так хорошая.
Самойловы, опять же, с помощью тоже не обижают, хотя «ихний-то сам» и прижимист шибко. А дрова «зятек» всегда заготовит, и по дому что – молодец, конечно, работящий; ну, пьет бывает, а кто нет? Вода своя – во дворе колодец. Электричества нет, да и обходимся. Спать завсегда рано ложимся. И встаем рано. Яйца свои, зелень, овощи там какие с огорода, а молоко, сметанку вон, масло внучка всегда принесет – четыре километра для молодых ног не крюк, а зятек и вовсе на мотоцикле.
А когда-то у Елены Владимировны был муж, но уже семь лет как лежит он на маленьком кладбище за деревней. С ее слов я понял, что мужик он был толковый и пальцем ее никогда не тронул, жили они душа в душу, четверых детей воспитали, из которых двоих тоже уже не было, но перед смертью муж стал немного плох на голову – «и матерится, и хохочет», – и все ему мнилось, что деньги, отложенные им на похороны, пропадают. Так и помер, и с деньгами ничего не случилось – пошли, что называется, в дело. Но семь лет назад в Мохово было еще пять жилых дворов и даже электричество было, правда, не всегда. А почту и пенсию и тогда уже не носили, все получали в Князевке, и работа была там же, и магазин.
А раньше здесь, в Мохово, за лугом, где начинался большой лес, работала пилорама. Все кануло, и лес снова отвоевывает свои позиции, и над ним вечерами можно видеть, как парит, словно туман, известь.
Я сидел за столом в маленькой, но опрятной избе со скромненьким иконостасом в красном углу, с большой рамой на стене, куда под стекло было вставлено много старых черно-белых фотографий; пил чай с блинами, а голова моя в это время медленно пухла от обилия непонятной информации. Но я был добродушно снисходителен, понимая, насколько бабушке хочется выговориться. Свободные уши, чего уж тут. Однако нельзя сказать, что мне было совсем уж неинтересно, я слушал