говорит о своих планах, и подбадривая его, когда все идет наперекосяк. И все же оба мужчины посмотрели на меня так, будто мне здесь не место.
– Что, Долли? – сказал Келлс.
– Не знала, что вы заняты… приемом гостей.
У ван Схейленбюрха был крючковатый нос, как у моего па. Он смерил меня взглядом сверху донизу, затем отвернулся.
– Je chattel is knap[33].
Он засмеялся, и Келлс следом за ним тоже.
Я немного знала голландский – слышала от рыночных торговцев и плантаторов на приемах Келлса. Гость назвал меня красивой вещью. Мне следовало принять это за комплимент, как и его плотоядный взгляд, который сводил все, что было между нами с Келлсом, к чему-то грязному. Я была даже не Валлой[34], наложницей Иакова, а кем-то гораздо ничтожнее.
Ухмылка Келлса увяла.
– Что-то срочное, мисс Долли?
– Нет.
Ван Схейленбюрх глазел на меня, будто я расхаживала с голыми плечами. Я оделась как праздная дама, что соответствовало положению Келлса. На мне было красивое расшитое платье из оливкового атласа, под которым скрывались белые юбки.
Но усмешка капитана обнажила холстину, прикрывавшую мою душу.
И мой Келлс это ему позволил.
Осторожно, стараясь не хлопать дверью, я попятилась и вернулась в мою старую комнату.
Китти сидела за столом, возилась с глиной.
– Где Шарлотта, сестренка?
– С миссис Рэндольф, учится стряпать.
– О…
Она повернулась и уставилась на меня.
– Смотри! – Китти показала мне вылепленную вазу – гладкие стенки, большое изогнутое горлышко.
У ее ног валялись наброски углем – она готовилась расписывать свое творение. Там будут изображены радостно танцующие женщины, прямо как у источника па.
– Все хорошо, Долли?
Лгать себе я привыкла: что мои чувства имеют меньшее значение, что я пью чай с целью предотвратить беременность, а не потому, что боюсь из-за ребенка потерять Келлса; что даже в мелочах возвысила его мечты над своими.
Поэтому я кивнула сестре.
– Все хорошо.
– Мистер Келлс умеет решать проблемы, но и ты тоже.
Сестра снова занялась своей вазой. Мне хотелось поговорить с ней, объяснить, насколько хрупкое у нас положение… Но я не могла.
Душа Китти застряла в ловушке, она была по-прежнему юна – девятнадцать прожитых лет не сказались на ней.
Но я же обещала. Она не должна расти как я.
Я подошла к ней сзади и обняла. Возможно, смочила слезами ее косы. Китти продолжала заниматься вазой. Когда она закончит, это будет еще один шедевр.
Я кормила своего малыша Эдварда, устроившись в кресле-качалке. Крепкие балясины, точеные изгибы красного дерева и мягкое сиденье с тростниковой обивкой. Качаться в нем было прекрасно. Его прислал мне Келлс.
Он уехал по неотложным делам через месяц после того, как мое положение стало заметным, сначала на Барбадос, затем в Европу. И хоть Келлс посылал письма, которые читал мне Фоден, обида не стихала.