обвиняли в смерти твоего брата Лиама, ты уничтожил войско императора Игера, расколов Драконий камень и обрушив его осколки и свою магическую силу на вражескую армию.
– И за это меня посадили в тюрьму?
– Нет, не за это. Ты защищал Ниен от армии Игера на Гадючьем перевале. Боевые магики, наделенные Даром создавать миракли и призывать черную магию, всегда охраняли Ниен. Ты имел право убивать, как любой воин на войне. В кровавой бойне всё дозволено.
– Спасибки за разрешение. Но тогда за что я чалился там внизу в такой неуютной спаленке с жесткой кроватью?
– Двенадцать лет назад здесь, в Гарме, ты изувечил троих гвардейцев Короля-капитана. – Голос палача звучал сухо, как старая канцелярская запись. – Сладить с магиком может только палач магиков. Гарма приняла власть Ордена над своими магиками, у Ордена здесь свое представительство. Я был призван, чтобы выяснить истинную причину твоей жестокости. Отвечая на мои вопросы, ты не мог лгать. А еще ты не мог магичить и причинять вред, когда на тебя накинули палаческий кокон. Я провел допрос и приговорил тебя за совершенное зло к пятнадцати годам тюрьмы. На этот срок твой Дар был заперт в каземате вместе с тобою.
– А где я нахожусь?
– Не узнаешь?
– Нет.
– Ты в Гарме, и это дом принадлежит Ордену палачей.
– А тюрьма, выходит, была гармская? – мой язык заплетался, как будто я был пьян.
– Какая же еще?
– Мерзкое место. Я вдруг вспомнил, что никогда не бывал в нашем карцере в Ниене. Надо будет исправить недочет и посетить ниенское узилище. Ну-ка, напомни, так почему меня вытащили наверх?
– Твой срок не окончился, но тебя отпускают. Под поручительство и за выкуп я освобождаю тебя на три года раньше срока. Король-капитан Гармы Фрери подписал приказ о твоем освобождении.
– И я могу идти куда угодно?
– Да, можешь.
– Но почему такая милость? Разве палачи бывают милостивы?
– Я действую не из милости, а по закону. И еще. Твой отец, король Эддар, умер полгода назад.
– Мой отец… – я повторил эти два слова вслух, но сначала ничего не почувствовал.
Потом что-то колыхнулось внутри, не боль, нет, а похожее на холодный после осенней ночи камень чувство вины. Отец был высоким, намного выше, чем я сейчас, и в детстве, когда он носил меня на руках, я глядел на остальных свысока и воображал себя великаном. Он умел делать людей великанами – это я запомнил с детства. Боль все же пробилась сквозь тьму беспамятства, вцепилась в горло, не давая дышать.
– И… как он умер?
– Его убили.
И в этот момент я всё вспомнил, будто спала пелена с моей памяти. Всё-всё. Война с империей Игера, попытка лишить меня Дара. Лиам, Эдуард, матушка, отец. Лара… Мне показалось, что в грудь меня лягнул здоровенный бык – такая была боль. Я скорчился, вцепившись пальцами в край столика. Вцепился с такой силой, что задрожали чашки и кофейник, и сам поднос.
– Какое счастье… – пробормотал я.
– Счастье?
– Счастье, что ел только булочки и пил кофе, иначе бы меня вырвало на этот