композицию по бокам. По римским цифрам на циферблате с солнцем понял, что уже почти половина четвертого дня, – я примерно час добирался сюда. Сам не замечая, как время проходит. Жара спадала. День шел на убыль. Даже наползли какие-то белесые тучки.
Теплый воздух. Легкая походка, присущая мне обычно, но почти утраченная за последний год, снова просто давалась мне. За этот год я очень сильно устал. Хотя бы это и не такая уж смертельная усталость, но все же изматывающая, тянущая силы, она неизменно и докучливо пробуждала во мне своим появлением раздражительность, вспыльчивый нрав. Колкие слова накатывали мутным шипящим приливом. Мне часто бывало стыдно потом. Усталость, замятый стыд – вот неизменный привкус моего ощущения Парижа.
Как ни странно, но все же здесь еще в ходу банальная истина, сводимая к тому, что чем дальше живешь, тем больше познаешь и тем меньше остается иллюзий. Умножающееся знание о Париже современном не давало мне приблизиться к растиражированным ощущениям этого города прежних эпох, делая их неуловимым, в полглаза подсмотренным сновидением. Чувствовал себя кинутым – в фильмах и на картинках видел одно, а по итогу попал в другое.
Словом, этот Париж я не понял, а пожив тут вот так, как живут в большинстве своем обычные люди, перестал понимать, зачем сюда вообще приезжать больше одного раза. Видимо, мне город не захотел открыться. Хотя бы и я встретил здесь немало приятных людей и заработал денег, ведя личную бережливую экономику.
С трудом, но припоминалось, как симпатия, интерес сменились вот этой вот самой раздраженной усталостью, которую я словил после пары месяцев проживания здесь. Словил, когда спустя множество попыток так и не смог объяснить себе, как я тут оказался, что я тут забыл, и почему мне следует тут остаться и бороться, и что же мне тут искать.
Наверное, поэтому и не особо запомнил направление бега парижских улиц. Его людей. Его домов – неизменно кремовых, песочных, пепельных, с крышами из темно-серого цинка вроде бы. Да я даже и не узнал, как точно называют эти местные расцветки и материалы.
И мало что могу описать, кроме разве что того, что мне хочется иногда бывать в Нотр-Даме, на площади святого архангела Михаила, то есть Сен-Мишель. Мне хочется иногда возвращаться на набережную Сены, где в разных составах мы, знакомые и не очень, сиживали после работы, распивая кто пиво, кто вино, закусывая после обеда утренним багетом и акционным сыром из супермаркета. Вели пока еще ничего не значащие беседы без подвохов. Все эти беседы сразу обо всем и вовсе ни о чем.
Тут я улыбнулся, внезапно вспомнив, что не далее чем вчера меня приняли за канадца, сославшись на акцент. Не то чтобы мне хотелось скрыть русский акцент, который звучал для местных комично и грубо – так, будто какие-то злыдни из сказки переругиваются между собой, и не то чтобы я радовался тому, что он выветривается. За несколько, с оговорками, лет меня сначала, как полагается, принимали за поляка или румына, потом за испанца или итальянца, теперь вот начали принимать то за бельгийца, а то и за канадца. Если