чего не дома? Ужинают все давно. А ну, брысь!
– А я уже, – тряхнув челкой, упрямо соврал мальчишка. – Дядька Антон передать велел, чтобы не робели и еще чутка потерпели, вас скоро сменят. Ну, дай. Ну, разочек!
– Ладно уж, – смилостивился взрослый, то ли обрадованный скорой передачей вахты, то ли глядя на смешно нахмуренную мордаху ребенка. – Только не крути ничего.
– Знаю я, – деловито отмахнулся мальчишка и, взяв прибор, жадно прильнул к окулярам, нацеливая их на степь. В выпуклых линзах довоенного прибора она выглядела как на ладони. Такая бескрайняя и манящая, что у мальчишки перехватило дух. Такая близкая – можно рукой подать – и такая недоступная, затаенная опасность на каждом шагу.
– Эй, – неожиданно буркнул он, не отрывая глаз от бинокля. – А это что?
– Где? – лениво поинтересовался Игвар, не придавая особого внимания словам, мало ли что мальчишке почудится. – Чего усмотрел?
– Да вот же. Вон там… – Паренек перехватил бинокль и, к удивлению часового, умело подкрутил кольцо кратности, подправляя градус оптики.
– Эй, а ну-ка не трогай.
– Глядите, – мальчик чуть не заплакал от досады, что ему никто не верит, – там кто-то лагерь разбивает.
– Брешешь, малец. Фантазер. Не спеши, наиграешься в войнушку еще!
– Да ну вас!
Откуда-то издалека донесся унылый животный вой и внезапно резко оборвался, словно придавленный чьей-то невидимой рукой. Ребенок вздрогнул, но бинокля не опустил. Наоборот, ему стало еще интереснее. Так звучал мир где-то ТАМ. В большом и опасном пространстве за пределами бункера.
– Ну все, хватит. Насмотрелся уже.
– Эй! – разочарованно пискнул ребенок.
– Все, хватит с тебя, – пряча прибор в подсумок, не грубо, но твердо отрубил часовой. – Дуй домой, постреленыш. Мамка обыскалась небось.
– А она знает, что я до вас пошел, – невозмутимо отрезал ребенок. – И у меня дела есть! Не маленький!
– Ну-ну, – переглянувшись, хмыкнули дозорные, но упрямый ребенок опять припустил куда-то в сторону, возвращаясь к входу в бункер, где обитала его семья да и вся небольшая община, через наружные загоны, в которых ворочался домашний скот и недовольно фыркали лошади.
– Эй, – прислонив лицо к неширокому отверстию в ограждении, скорее слыша и ощущая запах невидимых в сумраке зверей, осторожно позвал мальчишка. – Ты где? Я пришел. Принес тебе кое-что, выходи.
В темноте завозилось, и в полоску света, отбрасываемого факелом у входа в загон, поднявшись из наваленной на землю кучи соломы, выступил жеребенок, неуклюже перебирая четырьмя парами тоненьких, словно прутья ног.
– Не бойся давай. – Выудив из кармана горсть сушеных кореньев, скупо смоченных драгоценной водой, которую сцедил чуточку из канистры, припрятанной родителями на черный день (он даже боялся представить, что бы было, узнай отец о таком страшном проступке) ребенок протянул угощение приближавшемуся жеребцу, настороженно нюхавшему