в их обществе, я жадно впитывала каждое слово и жест этой удивительной гармоничной пары.
Ближе к обеду я собралась в общежитие, чтобы подготовиться к завтрашним занятиям. Прощаясь с хозяевами, я заметила, как во двор заехал белый «Жигули». Выражения лиц Раисы Армановны и Генриха Владиковича тут же изменились: настороженность и тревога поселились в их взглядах.
Водитель не торопился выходить, а напряжение в воздухе становилось почти ощутимым. Чтобы не смущать их своим присутствием, я хотела незаметно уйти, но Раиса Армановна, словно цепляясь за мою руку как за спасение, мягко, но настойчиво произнесла:
– Мы тебя проводим.
Генрих Владикович, до этого сидевший молча, резко поднялся с кресла и уставился на машину. Его обычно дружелюбное лицо приобрело пугающе серьёзное выражение, и я решила остаться. Ситуация становилась всё более напряжённой, и я чувствовала, что уходить сейчас было бы просто неправильно.
Наконец, дверь машины открылась. Из неё вышел мужчина – высокий, подтянутый, с чертами лица, которые сразу привлекали внимание. На вид ему было около двадцати шести лет, но тёмные круги под глазами выдавали усталость и, вероятно, пережитые трудности. Его серо-голубые глаза, полные боли и внутреннего смятения, на мгновение встретились с моими. Они словно пытались поблагодарить меня за то, что я случайно оказалась здесь, став свидетелем его негласной борьбы. Вид мужчины был противоречив: потерянность сочеталась с некой аристократической гордостью, уставшие черты – с природной красотой.
Раиса Армановна, позабыв обо всём, бросилась к нему, как если бы только её объятия могли облегчить его страдания. Он ответил ей таким же крепким жестом, но затем мягко отстранился и отрицательно покачал головой, обращаясь к Генриху Владиковичу.
– Я так и знал… Не женщина, а дьявол, – процедил он сквозь зубы, ударив по перилам балкона.
Удар был настолько сильным, что из его руки выступила кровь. Я не могла остаться в стороне, побежала за аптечкой, хотя вся эта сцена потрясла меня до глубины души. Никогда раньше мне не доводилось быть свидетелем семейных драм. Я не любила и не умела оголять свои эмоции, а уж оперативно реагировать на чужие тем более. Мне легче было исчезнуть вовсе, чем понять, что от меня требуется в данный момент…Но бежать было некуда…
Когда я вернулась, Генрих Владикович уже сидел молча, смирено протягивая мне раненую руку. Он даже не взглянул на меня, устремив взгляд в пол. Я обрабатывала рану, стараясь сосредоточиться, но чувствовала, насколько сильны были его душевные муки по сравнению с тем увечьем, которое он же сам себе нанес в попытках усмирить эту ноющую рану в сердце.
Раиса Армановна в это время отважно стояла с незнакомцем и слушала его бурные, прерывающиеся речи. Иногда она тихо вздыхала, словно разделяя его боль. Голос мужчины звучал то гневно, то обречённо, а от бессильной ярости он нервно давил сигареты одну за другой. Однако, его разгневанная речь закончилась так же быстро, как