ей что-нибудь о себе, и теперь Селин чувствует, что я стал ей ближе.
Я сбросил одеяло и сел на своей односпальной кровати. Голова продолжала раскалываться. Я налил в стакан воды из графина, что стоял на тумбочке, отпил немного и приложил стакан к виску, потом к другому. От прохладного прикосновения голове стало полегче, но я все еще был не в том состоянии, чтобы сразу встать и куда-то пойти. Мой взгляд остановился на картине, висевшей над тумбочкой. Это была картина Ширин Сака: корабль в игре голубых теней и света. Тонкие черные силуэты на палубе сливались с клубами дыма, идущего из непомерно огромных труб. Лиц у людей не было. В руках они держали белые платочки. На заднем плане – зеленые горы с вырезанными в склонах каменными домиками или, может быть, гробницами. С горных вершин спускается туман, и нос корабля уже скрылся в этом тумане. Почему-то эта картина навела меня на мысли о Сюхейле Булут – безвременно ушедшей матери Нур. О единственной дочери Ширин Сака.
Я не был знаком с Сюхейлой-ханым. Она умерла в последний день тех праздничных выходных, когда мы познакомились с Нур. В тот день, когда мы вернулись в университет. Точнее, в ту ночь, когда мы ехали на автобусе из Фетхие[6] в Стамбул. Я понимал, что это глупо, но все равно многие годы в глубине души злился на эту бедную женщину – за то, что она погубила нашу любовь. Как будто если бы ее сердце не остановилось в ту ночь, у нас с Нур завязались бы нормальные, стабильные отношения. Теперь, глядя на окутанные синеватой дымкой вытянутые силуэты на картине Ширин Сака, я отчетливее, чем раньше, понимал, что все эти годы носил в себе эту злобу. Если бы мать Нур не умерла, Нур полюбила бы меня. Я искренне в это верил. Какая глупость!
Еще один стакан воды. Мое горло превратилось в пустыню. Увлажнить его не получалось: вода, не вступая с ним во взаимодействие, проскальзывала прямо в желудок. Я встал, с графином в руке подошел к окну, раздвинул тюлевые занавески и выглянул в сад. Садовник с погасшей сигаретой в уголке рта поливал из шланга сухую землю. Деревья, цветы, растения в горшках – все тут засохло. И сама Ширин-ханым, и Садык были уже слишком стары, чтобы ухаживать за садом. А когда-то здесь была такая красота! Разноцветные розы, оплетающая ограду жимолость, радующие глаз фиолетовые и красные цветы бугенвиллии…
Мне захотелось разбудить Нур и поговорить с ней о том утре, когда мы вместе шли в Босфорский университет. Пройти по разделяющему наши спальни коридору мимо ванной, постучать в дверь, растянуться рядом с Нур на кровати, и пусть то она вспоминает, то я. Так, словно просматривая старый-старый фильм, мы снова заглянули бы в свою юность. Нет, не выйдет! Проход сторожит Селин. К тому же Нур сильно рассердится, если я нарушу ее драгоценный сон. Да и вообще, кому захочется вспоминать тот день, когда тебе сообщили о смерти матери?
Придется вспоминать в одиночку.
И я вспомнил.
Нур машет мне рукой и улыбается, зажав в зубах телефонную карточку. Сейчас она будет звонить своей маме. Мы находимся в кампусе, утопающем в зелени и окруженном симпатичными зданиями с красными крышами – учебными