настолько больно…
– Любимая пришла ко мне… А чего это ты пришла? Слушай, лучше иди, не смотри на меня такого. – Недовольно бормотал я и глядел на нее через ресницы.
Она ушла и, наверное, почти не обиделась. Мой пузырь был полон мочой, а голова – мыслями о жажде. Затем я стал посылать и сестер за то, что они не могли мне помочь помочиться.
Всю ночь после этого мне снились замороженная клубника, вишни, а также сочный арбуз.
Когда отошел немного, вспомнил, как летом, в июле, дома, любил засиживаться допоздна с книжкой или у компьютера. Вернее, даже не допоздна, а до утра.
Спокойно, не торопясь, пил зеленый чай, оставляющий грубый темный налет внутри чашки, и читал или писал. Иногда выходил курить на пустынную улицу. И также спокойно продолжал свое ночное бдение. Дочитывал до логического конца, встречал на улице в тапках, или дома у окна, яркий бархатный рассвет незаходящего солнца. С чувством, как будто берег встречает пятиметровую волну, когда все люди бегом сползают с пляжа в предтече удара вселенской убийственной свежести, и замирают, наблюдая, где-то на безопасном расстоянии.
Такие вот чувства у меня вызывал тот рассвет, покрывающий все вокруг грейпфрутовым цветом. Казалось даже, что и вкус у всего вокруг был соответствующим. Затем я зевал, съедал что-нибудь и ложился спать на неопределенный срок.
Теперь же мое захолустье сплошь покрыто снегом… Да и вместо вечного дня там теперь вечная ночь.
Не существует бессмертных вещей.
Не существует вещественных бессмертий.
А я здесь, в совершенно другом городе, и здесь, казалось бы, совсем другая жизнь… Если бы я не был мной. Здесь мой образ жизни был практически тот же. Курю для мыслей. Мыслю – для того, чтобы курить. Засиживаюсь допоздна. Вот только рассветов еще не встречал.
Сейчас я стоял и курил в больничном сортире на границе между умывальней и кабинкой и глазел в окно, стряхивая пепел в чернющую бездну дыры для слива. Падая, он крутился в воздухе по спирали, прилипал к воде и исчезал в ее мраке.
На улице было даже красиво. Шел тихий снег. А фонари больничного двора превращали его в золотистого цвета творожок. И я понял, откуда рекламщики взяли это сравнение. Меж деревьев уныло звал к себе банкомат. На въезде, рядом с машиной скорой помощи, копошилось несколько человек. Все в черном, кроме одного. Тот был в белом. Что они делали, я не разобрал. Но их было достаточно для того, чтобы убедиться, что там, за окном, жизнь еще идет.
Я вздохнул и впервые за несколько дней почувствовал в душе странно жгущее нечто, заставляющее погружаться в грезы и курить, чувствуя свою беспомощную всепоглощенность бесконечными пустыми коридорами больницы, чьи темные углы в ночи, как черные дыры, засасывающие в себя все, что проходит мимо. И территорию больницы я в своей голове, никак не мог соотнести с той реальностью, в которой я обычно живу.
Я находился в эфемерном мире носилок, кресел-каталок, сквозняков и бесконечных