рука. Гарри схватил эту руку.
Из-за стены донесся крик.
– Отпустите! – Это была женщина с голосом Этель Мерман[11]. Ногти у нее были отполированы.
– Не отпущу, пока не положите сюда еще один хот-дог, – сказал ей Гарри. – Это выкуп.
– Вы с ума сошли? Я не могу этого сделать.
– Почему?
– Потому что это не полагается.
– А кто-нибудь на самом деле говорил вам об этом?
Последовала пауза.
– Нет.
– Разве у вас нет права решать?
– Пустите руку! Что еще за право решать?
– Это значит, что вы не животное и не марионетка. Вы сами можете думать, сами действовать, сами защитить свои интересы, вы не кукла своего босса.
– Кто вы такой, Вилли Саттон[12]? Бэтмен?
– Бэтмен. – Он глянул на Кэтрин, которая стояла, выпучив глаза. – Скажи что-нибудь, Робин[13].
Прочистив горло, Кэтрин высоким и красивым голосом сказала:
– Привет!
– Я положу, но сначала отпустите. Так не дотянуться.
– Это я уже слышал, – сказал Гарри. – Отпустить не могу.
– Тогда не получите еще одну сосиску. У меня есть право выбора.
– Почему я должен вам доверять?
– Можете оставить в залог мое кольцо.
Он посмотрел на кольцо.
– Где вы его купили, в Вулворте?
– У Тиффани, – солгала женщина (и по голосу чувствовалось, что она лжет).
– Откуда мне знать, что вы не обратитесь в полицию или ФБР?
Вдруг в камере появился второй хот-дог и упал в горшочек.
– Я взяла его с другого подноса.
– Спасибо, – сказал Гарри. – Вы очень добры.
Кэтрин посмотрела на него так, как и впрямь никогда раньше ни на кого не смотрела, а потом спросила:
– Вы всегда так делаете?
– Только если не тороплюсь.
Она потеряла дар речи, но потом рассмеялась, и смех продолжал разбирать ее снова и снова, пока она покупала себе чай со льдом и булочку с маслом и даже когда вернулась к нему и села за столик, качавшийся каждый раз, когда кто-нибудь из них касался его или что-то на него опускал.
– Ну и ну, – сказала она.
– Мне это не кажется слишком уж возмутительным, – отозвался он. – Если учесть, что совсем недавно закон требовал, чтобы я прыгал с парашютом и стрелял в людей, которых не знал и которые были сыновьями, отцами, мужьями и братьями… таких вот женщин, как вы.
Это была жалоба. Война закончилась так недавно, и так много людей в ней участвовало. В знак согласия она на секунду прикрыла глаза.
Помимо всплывающего безо всяких усилий воспоминания о ней, он располагал только ее именем, которое было ненастоящим, ее телефонным номером, который соответствовал действительности, и приглашением позвонить в воскресенье вечером – в восемь, как с заманчивой точностью сказала она. В те выходные он бродил среди сложных теней Эла[14], по тихим районам безлюдных