молока, – сказал тот, кто назвался Ароном. – Принесешь и поставишь на стол. И каждый, кто к нему придет, будет смотреть на глиняную миску и думать о том, что все на свете не выпьешь.
Казимерас недоверчиво посмотрел на чужака, пожал плечами и не спеша зашагал к двери. Тот, кто назвался Ароном, подошел к кровати, наклонился над спящим Рахмиэлом, уловил его дыхание, укрыл одеялом голые, торчавшие, как заржавевший семисвечник, ноги, прогнал надоедливую муху, кружившуюся над глиняной миской, и вышел из избы.
На дворе лило как из ведра. Все вокруг было перечеркнуто дождем. Только деревья стояли, как на панихиде, стойко и скорбно, да коза Казимераса мекала где-то под навесом.
В москательно-скобяной лавке братьев Спиваков никого не было, и человек в ермолке долго ждал, пока не появился хозяин, тучный, в пенсне на мясистом носу, с неторопливыми черепашьими движениями, сам похожий на черепаху. Он застыл за прилавком и вытаращил на покупателя свои сонные, увеличенные стекляшками глаза.
– Что еврею угодно?
– Еврею угодны гвозди.
– Христа распинать? – спросил Спивак и рассмеялся. Смех его рассыпался по прилавку, как сдача.
– Крышу чинить.
– А крыша у еврея есть? – Спивак снова засмеялся, только на сей раз сдача была покрупней.
– Есть. Но, как всегда, дырявая.
– Истинная правда! Истинная правда! – зачастил толстяк и запустил руку в ящик с гвоздями. – Как всегда, дырявая… Хорошо сказано… Отлично!.. Когда же, позвольте у вас спросить, у нас будет крыша как крыша?
– Когда-нибудь будет, – ответил тот, кто назвался Ароном.
– Когда евреев не будет? – съязвил Спивак и добавил: – Сорок копеек.
– Запишите на наш счет.
– На чей счет?
– На счет Господа Бога, – ответил тот, кто назвался Ароном, и стал ссыпать гвозди в карман.
– Ха-ха-ха, – загрохотал Спивак. – Любому нищему, любому голодранцу дам в долг, но Господу Богу? Ты слышишь, Хаим, – обратился он к кому-то невидимому, – Господь Бог берет у нас на сорок копеек гвоздей в долг. Ха-ха-ха! Слышишь, Хаим? У Господа Бога в кармане и сорока копеек нет? Ой, я умру со смеху! Ой, держите меня! У Господа Бога крыша прохудилась!.. Ой, я умру со смеху! Ой, держите меня! Хаим! Хаим! Ты слышишь?
– Господь Бог воздаст вам и вашему брату Хаиму за каждый гвоздь сторицей, – сказал тот, кто назвался Ароном, и чинно вышел из лавки.
Смех Спивака преследовал его до самого Рахмиэлова овина. Он звенел, как сорок копеек, как сорок сороков гвоздей, и дождь был бессилен заглушить его.
Весь день до самого вечера тот, кто назвался Ароном, чинил крышу. Он весь промок до нитки, но сидел наверху и вгонял в доски гвозди. С каждым ударом топора он приговаривал:
– Господь воздаст сторицей… за каждый гвоздь… за каждую каплю пота и крови… сторицей… Смейтесь! Смейтесь!
Никогда еще он не был так близок к Господу, как сейчас, сидя на крыше Рахмиэловой развалюхи и орудуя коротким, захватанным чужими руками топором.
До неба, вдруг прояснившегося и обретшего не осеннюю бездонную глубину,