косяк.
И уже не замечала ничего вокруг, так как взгляд упёрся в кровать, на которой лежало нечто, накрытое пледом в бурых кляксах.
– А вы кто? Гражданка Успенская? – человек в штатской одежде, но с «нашим» цепким взглядом, который я узнаю в любом состоянии, сразу не понравился. – Наконец-то!
– Она не та Успенская, – Кондратьев опять появился у меня за спиной. – Это первая жена Феликса Львовича.
Карие глаза уставились с неподдельным профессиональным интересом.
– И что вы тут…
– Что с Феликсом?
Мы с ним спросили друг друга одновременно.
– Младшего инспектора подразделения детского счастья Алену Николаевну Успенскую вызвал я, – с наглым напором признался Кондратьев. – Она лучший подростковый психолог в нашем отделе.
– Близкие родственные связи? – прищурился пронзительноглазый.
Майор, не меньше, поняла я. И еще поняла, что пронзительности ему прибавляло странное сочетание: густые черные волосы, насыщенные карие глаза и абсолютно седые брови.
– Александр Владимирович, – покачал головой Кит. – Они десять лет как в разводе. Правда, Аля?
Я не помню, что творилось у меня в голове, почему резко рванулась вперед и сорвала плед. И застыла в недоумении. Под пледом не было крови. Там вообще ничего не казалось плотским. То, что осталось от моего бывшего мужа, напоминало цветок из папиросной бумаги. Неестественно бледный и невозможно хрупкий.
– Аля! – вместе с голосом Кондратьева в сознание ворвался хруст. Это под моей ногой разлетелось стекло на портрете, упавшем с прикроватной тумбочки.
Я машинально нагнулась, схватившись за ощерившуюся осколками раму. В центр ладони воткнулся фрагмент стекла, но я не почувствовала боли. Подсознание мертвой хваткой вцепилось в лица на испорченном портрете: самодовольную ухмылку Феликса, тонкую лисью мордочку Марыси, недовольный колючий взгляд Кристи…
– Это… – Александр Владимирович, как и все, услышал хруст. – Не трогайте! Не поднимайте… Блин! Вообще ничего здесь не трогайте! Тоже мне – специалист… Говорил же…
– Это нынешняя семья Феликса, – кивнула я. – Успенского. Его жена – Марыся, ой простите, Мария. Ее все так называли – Марыся. И Кристина, дочь Ма… Их дочь. А Марыся, она… тоже?
– Мы не можем ее найти, – Успокоил меня Кондратьев.
Ну, как – успокоил…
В моих руках вдруг обнаружился стакан с водой, я принялась с жадностью глотать прохладную прозрачность, словно только что вернулась из недельного марафона по пустыне. Скажем, в честь солидарности с бедуинами. С каждым глотком в меня заходила реальность. Морок инфернального рассеивался, уступая место трезвым мыслям. А именно: кто виноват и что делать.
– Аль, там девочка, – Кондратьев очень вовремя кивнул за дверь в коридор. – Я понимаю, что тебе сейчас не до…
– Брось, – я уже стыдилась недавней истерики. – Я, в первую очередь, профессионал. А теперь скажи, Фила… убили? Почему он совершенно обескровлен?
Кондратьев под