не поссориться с сыном.
– Даже если поссорюсь! Главное – чтобы он ее бросил!
Глядя, как она резко закрывает дверь, я неожиданно подумала – а вдруг она права, а я, уговаривавшая ее дать сыну возможность решать самому, – нет? Вдруг она материнским сердцем чувствует что-то, что невозможно знать? То тонкое, сложно определимое словами, что находится за пределами нашего логического понимания? Вдруг она чувствует, что этот выбор принесет только плохое ее сыну, она, выносившая, выкормившая, вырастившая его? Разве не бывает, что мы выбираем не того человека и это определяет нашу судьбу? Человека, с которым мы становимся хуже или несчастнее? Она уверяла меня, что сын ее не выбирал, что девушка подошла к ее сыну, взяла его за руку, и он покорно пошел за ней. И что он сейчас как заколдованный, но совсем не счастливый. Кажется это любящей матери или правда – как понять? Даже если это так? Разве я имею право сказать этой женщине: «Собирайте войска и бейтесь на смерть»?
Я плохой психолог? Я так не уверена в себе? Если я пытаюсь оперировать категориями непознанного и непознаваемого в принципе. Или же я, наоборот, развиваюсь в сторону глубокого анализа, часто лежащего в области бессознательного. Сознание проанализировало и отдало все на откуп бессознательному. И там началась своя работа, парадоксальная, нелинейная.
Дальше размышлять мне помешали следующие посетители. Я еле-еле успела проглотить кусочек конфеты, которую только что откусила. Юлечка почему-то не предупредила меня о том, что пришли незаписанные посетители. Наверное, не успела. Судя по тому, как женщина прошла, развернула рывком к себе стул, села, положив ногу на ногу, и уверенно показала дочери, чтобы она села на другой стул, они не стали слушать Юлечку. То, что это мать и дочь, сомнений не оставалось – полная, рыхлая девочка с бледной и очень плохой кожей была похожа на мать как две капли воды, только моложе лет на… я прикинула… – на тридцать. Девочка выглядела плохо, а мама так плохо, что определить ее возраст сходу было трудно.
– Добрый день! – как можно приветливее сказала я.
– У нас – недобрый! – резко ответила мне женщина. – Не пришли бы, если бы был добрый!
Я согласно кивнула:
– Недобрый так недобрый!
– Ну, понятно!.. Мне говорили, ведь мне говорили: «Ну, к кому ты идешь!..» А я думаю – а что, городская психологическая служба не должна помочь моему ребенку?
– Расскажите, что у вас произошло.
– У нас?! У нас – ничего. Это у них произошло! Какое они имеют право над ней смеяться? Ребенок хороший, добрый, всех любит, со всеми хочет дружить…
Я взглянула на девочку, смотревшую на меня исподлобья и грызшую пальцы. Жиденькие пегие волосики небрежно свисают на лицо, бесцветные брови, небольшие светлые глаза, толстые щеки, много ест этот ребенок, очень много лишнего ест. Лет… тринадцать или пятнадцать. Или семнадцать. Из-за сильного перевеса не поймешь.
– Как тебя зовут?
– Не надо с ней разговаривать, тем более таким снисходительным тоном! – тут же вскинулась