полумесяца, как это делали другие, чтобы потом похвастаться своими победами. Он ставил эти зарубки на своем сердце, отмечая каждый раз, что от них почему-то не становится легче. Не замечал он и времени, летящего, будто орел над горами, – плавно и спокойно, да и зачем его замечать, если оно для тебя уже давно остановилось. И лишь от зарубки к зарубке он замечал, что в черной его бороде все больше становится серебряных седин.
Но вместе с сединами Солтмурад набирался и боевого опыта, и не только снайперского. Приходилось ему ходить и в атаку, и отходить, и выползать из окружения, когда, казалось, уже не было никакого выхода. Однажды миной от полкового миномета на куски разорвало первого командира их ополченческого отряда. Его место занял заместитель, а Солтмураду доверили под командование 28 человек, если по армейским, уставным стандартам – взвод.
Ум Солтмурада, куда в детстве втиснули знания лишь четырех классов не самой лучшей школы, впитывал все военные премудрости, как губка впитывает воду. И уже через год к нему стали обращаться за советами и опытные вояки. Солтмурад давал эти советы, не спеша, не кичась, только после долгих раздумий и размышлений, как и подобает вдумчивому, серьезному человеку.
5
Задерганная политиками, измученная бесплодными боями, наступлениями и отступлениями по первому окрику полководцев, затурканная взбесновавшейся общественностью и правозащитниками, которым было все равно, кого защищать, лишь бы показать себя во всей красе и непримиримости, российская армия оказалась в полной блокаде. У нее уже не было ни моральных, ни физических сил, чтобы продолжать войну. И тут на белом коне, в белой сорочке с белыми манжетами, в белых перчатках появился белый генерал, который на глазах у всего мира в Хасавюрте подписал договор о полной победе противника.
Враг федеральной власти ликовал. Да и как не ликовать, когда маленький горский народ в неравной борьбе одолел прежде великую Россию. Ликовал вместе со всеми и Солтмурад – наконец-то закончится эта проклятая война, которая, кроме слез, крови, горя и разорения, ничего не принесла. А ему так хотелось домой, в свое горное село, чтобы вдыхать не пороховую гарь, а чистый воздух, есть не опротивевшую тушенку и черствый хлеб, а домашнюю пищу и свежую лепешку, пасти не очередную жертву врага, а овец, коз и коров. Ведь он не воин, а крестьянин. Его измученная и истерзанная душа жаждала мира, покоя и сытости. Раны на сердце совсем зарубцевались, а когда он встретил в освобожденном Грозном своего сына, оно и вовсе обмякло. Сын был той единственной ниточкой, которая еще связывала Солтмурада с этим миром.
Нашел он его в масхадовской гвардии. За эти полтора года Теймураз вытянулся, окреп, возмужал, и уже мало чем напоминал того желторотого цыпленка, который со слезами прибегал домой. Жесткость во взгляде, короткая черная щетина на лице, пригнанная по фигуре, словно вторая кожа, военная форма –