я единым целым, – и поэтому Сань-Эр застраивается все плотнее, тянется все выше, чтобы вместить всех желающих, маскируя полным отсутствием слаженности действий свой смрад и пороки.
Август Шэньчжи сжимает пальцы на балконных перилах и с трудом отводит взгляд от простирающейся до горизонта панорамы крыш. Смотреть ему следовало бы вниз, на базарную площадь, с оглушительным шумом бурлящую в стенах колизея. Три поколения назад Дворец Единства был возведен рядом с гигантским колизеем Саня – вернее сказать, встроен в колизей: северная сторона вознесенного ввысь дворца вросла в южную стену колизея, раздвинула камень своими башенками и балконами и плотно заполнила собой зазор. Из каждого окна с северной стороны открывается прекрасный вид на базарную площадь, но лучше всего она просматривается с балкона. Король Каса выходил сюда произносить речи – в те времена, когда еще появлялся на публике. Тогда площадь расчищали, и подданные короля собирались на единственном в пределах Сань-Эра клочке свободного пространства, чтобы поприветствовать своего правителя.
Подобного колизею места здесь больше нет нигде. Сань-Эр представляет собой небольшой выступ суши у края королевства, от земледельческих провинций Талиня его отделяет устремленная вверх стена, с остальных сторон омывает море. Но, несмотря на небольшие размеры, Сань-Эр, по сути, целый мир, населенный полумиллионом обитателей, соседство которых на каждой квадратной миле становится все более тесным. Узкие, как лазы, переулки между строениями оседают, земля под ногами вечно раскисшая, взмокшая от натуги. Проститутки и храмовые жрецы пользуются одними и теми же дверями, торчки и школьные учителя укладываются вздремнуть под одним и тем же навесом. Неудивительно, что колизей остается единственным пространством, недосягаемым для строителей и самовольных вселенцев: под бдительным оком правящих особ его не коснулось лихорадочное расширение, напирающее на его стены. Колизей могли бы снести и выстроить на освободившейся земле десять, а то и все двадцать новых улиц, втиснуть на них еще сотню жилых комплексов, но дворец не позволяет, а слово дворца – закон.
– Позволь мне отлучиться, чтобы задушить твоего дядю, Август. Он мне до смерти надоел.
В комнату входит Галипэй Вэйсаньна, эхо его голоса доносится до балкона. Говорит он, как всегда, отрывисто, резко, откровенно. У Галипэя редко возникает желание лгать, однако он считает своим первоочередным долгом непрестанно молоть языком, даже когда лучше было бы его придержать. Август поднимает голову, чтобы взглянуть на своего телохранителя, и корона сдвигается с места, косо съезжает влево. При дворцовом освещении красные камни осыпают обесцвеченные кудри каплями крови. Корона еле держится, достаточно дуновения залетного ветерка, чтобы металлический ободок слетел с головы.
– Будь осторожен, – ровным тоном отзывается Август. – В тронном зале на оскорбление Его величества смотрят с осуждением.
– Стало быть, полагаю, кому-то надлежит смотреть с осуждением и на тебя.
Галипэй выходит к нему на балкон и с привычной фамильярностью подталкивает корону на голове Августа, поправляя ее. Вид у него внушительный, рост высок, плечи широки, особенно в сравнении с гибкой отточенностью силуэта Августа. Облаченный, как всегда, в темные рабочие одежды, Галипэй выглядел бы частью ночи, будь ночь украшена пряжками и ремнями с подвешенным к ним разнообразным оружием, которое иначе не прилегало бы к плотной коже. От соприкосновения с его телом золоченые перила, на которые Галипэй кладет ладони, повторяя позу Августа, издают мелодичный звон, но этот звук сразу тонет в гомоне кипящей внизу базарной площади.
– Кто бы дерзнул? – буднично осведомляется Август. Это не похвала, а исполненная убежденности манера того, кому доподлинно известна высота его пьедестала, ведь он взобрался туда сам.
Галипэй издает неопределенный возглас. Он отводит взгляд от стен колизея, уже завершив поиск возможных источников угрозы и не найдя ничего из ряда вон выходящего. И теперь смотрит туда же, куда и Август, – на ребенка, пинающего мяч вдоль ближайшего ряда базарных прилавков.
– Я слышал, ты взялся за предварительное устройство игр. – Ребенок тем временем все ближе и ближе к балкону. – Что ты задумал, Август? Твоему дяде…
Август прокашливается. Галипэй преспокойно поправляется, хоть и закатывает при этом глаза:
– …твоему отцу, прошу прощения, в последнее время и так уже досаждает весь дворец. Если и ты разозлишь его, он вмиг от тебя отречется.
Теплый южный бриз, налетев на балкон, уносит звук скептической усмешки Августа. Он поддергивает воротник, пальцы скользят по шелку – ткань настолько тонкая, что приятно холодит кожу. Пусть король Каса засунет бумаги о признании его сыном хоть в шредер. Как скоро – неважно. Ухищрения последних нескольких лет, направленные на то, чтобы появились эти бумаги, – лишь первая часть плана. И далеко не самая важная.
– Зачем ты здесь? – в свою очередь спрашивает Август, переводя разговор. – Вроде бы Лэйда сегодня ночью вызвала тебя на подмогу.
– Она меня отпустила. На границе Саня все спокойно.
Август не высказывает мгновенно вспыхнувшие