что ошибся.
– В чем?
– Не знаю, господин. Я ослабел. Я плохо слышал.
– Погоди.
Я подтянул к себе мундир.
Вот она, воткнутая в подкладку игла. А вот и платок. Плотный, не сразу и прокусишь.
– Потерпишь, Майтус? – спросил я.
Ответом был судорожный кивок.
Мизинец? Средний? Указательный? Я подул на многострадальные свои пальцы. Какой колоть сейчас?
Указательный.
Игла клюнула подушечку. Кровь выступила влажной бусиной.
– Майтус, – сказал я, – возьми платок, сожми в зубах. А то перебудим тут всех.
– Да, господин.
Кровник забил платок в рот.
Я поправил его руку, чтоб коростой смотрела ровно на меня. Ладонь была липкая, потная.
– Боль будет острой, но короткой.
Майтус зажмурился.
Я выцелил ящерку. Стиснул поудобней иглу.
О, сколько раз я уже колол свои и чужие пальцы, плечи и шеи! Чаще, конечно, свои. А еще, бывало, самого Огюма Терста.
Здесь важен упор локтя. И хват.
Игла опустилась.
Майтус дернулся, замычал, отбив в пол пяткой.
Из-под коросты брызнула, бирюзово блеснув, капля крови, я торопливо прижал ее указательным пальцем.
– Айма тиан шэ…
Кровь смешалась. Моя, отца, Майтуса.
Я моргнул и увидел тяжелую тканую портьеру. Она посеклась справа и золотилась там солнечным светом. Но вокруг было темно.
Пальцы держатся за край железной ванны. Дрожь засела в теле. Холодно. Холодно. Торчат из воды колени. Мои? Чужие? Дрожат.
Поворот головы ловит тень в красном халате и белых кальсонах. Тень скользит мимо. Свеча в шандале выхватывает худое лицо.
Отец!
Нет, не видит, не слышит. Занят. Встал спиной. Движения сухи, работают локти. Что-то звенит. Шелестят листы.
Отец наконец приближается, подает нож. Пальцы скрючились, попробуй ухвати. Как же разлепить-то?
Успокойся, говорит отец, показывает – мою? чужую? – руку, вот вена, вскрывай быстро и неглубоко.
Бормочу. Я что-то бормочу.
Ручка ножа раздвигает пальцы. Шандал на каменном полу.
Вдохни, говорит отец.
Теплая тяжесть охватывает затылок.
Левая моя-чужая рука приподнимается из воды. Как дохлая рыбина. Синеватая вена бьется толчками – ей бы выскочить.
Давай, говорит отец.
Его напряженное лицо уплывает в сторону. Нож взрезает запястье. Получается косо, но все же так, как нужно.
Кровь, которая почему-то кажется черной, натекает в ладонь, струится вниз. Рука опускается. Вода в ванне окрашивается дымным султаном.
Вот и хорошо, шепчет отец.
Портьера раскачивается. Странно колеблется, двоясь, огонь свечи. Голова своевольно откидывается, сводчатый потолок лезет в глаза.
Тиан шэ гоэн…
Слова ласкают слух.
Шэ… гоэн…
Я хочу, говорит отец. Его голос отдаляется и звучит откуда-то из-под свода. Я хочу, чтобы ты верно служил нашей фамилии. Ты должен…
Голос сбивается.
Узкая отцовская ладонь проплывает надо мной-не-мной, по линии жизни