запах старости и сердечных капель могли перебить любую полынь. Зайти в бабкину спальню Рэм не решался, так и уходил, как дурак, на цыпочках.
А бабка просыпалась к утру. И всегда кричала. Захлебывалась реальностью, в которую возвращалась. Рэм открывал глаза в своей комнатенке с топчаном, слушал, как судорожно она хватает воздух и все никак не может отдышаться. Прямо как он сам, выблеванный очередным полынным приходом. Это сходство не пугало его, скорее примиряло с бабкиными странностями. Будто они были в одной лодке. Ладно, не в одной, но в соседних. Что уже немало.
Так что сумерки Рэм встречал один, а когда в окно ударил первый камушек, даже не вздрогнул. Хмыкнул только, вот же детский сад – камушками в стекла бросать. Эсэмэску написать, видите ли, недостаточно. Еще бы черную метку прислал, Толик, юный романтик, блять.
Рэм поднялся с топчана, зачем-то принялся поправлять покрывало, заметил, что руки мелко дрожат, сжал кулаки и пошел к двери. Смятое покрывало осталось горбиться, тоскливо и печально, будто зная, что возвращаться Рэм не планирует.
У подъезда его ждал Серый. Лопоухий, как всегда, трезвый, как давно уже не был. Бросил короткий испуганный взгляд, шмыгнул носом:
– Здорóво.
Руку не протянул. На приветствие Рэм не ответил, кивнул только. Застыл у замалеванной краской двери, посмотрел выжидающе.
– Толик тебя зовет, – пряча глаза, проговорил Серый. – Пойдем, а?
Рэму даже жалко его стало. Вот же встрял, бедолага. Знакомы они были с малолетства, когда мама вместо лагеря привозила сына к бабушке на лето. Отец служил по подмосковным частям, наращивал авторитет, коллекционировал звезды. А Рэм носился по пыльному двору, учился играть в подкидного, сдирал колени, воровал яблоки и без конца ломал, а потом чинил велик. С Серым они тогда были не разлей вода. Это потом их разлило, развело, растащило. Одного – в военное училище, второго – в ПТУ.
А когда Рэм вернулся, проверяя языком опасно покачивающиеся зубы, то к Серому пошел в первый же день. Тот посмотрел, присвистнул, но вопросов задавать не стал. Выудил из-под шкафа бутылку «Путинки», плеснул в чашку с отломанной ручкой. Рэм выпил не глядя. Ахнул, задохнулся, прослезился даже. А когда первая волна жара отхлынула, почувствовал, что его отпустило.
– Мне бы денег поднять, – поделился он с Серым.
Тот закивал, налил еще под одной, дождался, пока Рэм прокашляется, и повел к Толику. Вот и теперь они шли той же дорогой. Между домов, по сонным дворам, кивая встреченной в темноте гопоте, к единственной многоэтажке на районе. Серый молчал, Рэм тоже. Все было понятно без слов. Но, занося руку над кнопкой домофона, Серый не сдержался:
– Я же говорил тебе с Толиком не тупить.
И правда говорил. Рэм кивнул:
– Так вышло.
Серый помолчал, собираясь с мыслями, спросил осторожно:
– Ты за бабло с ним?
– Нет. – Рэм потянулся к домофону и сам набрал номер квартиры Лимончика. – За девушку.
Раздался