кем фамильярным и ни с кем не дружиться: не только с тобою одним, а с прочими буду жить, как меня создала мачеха природа. Ты, выходя, сказал, что со мною нельзя жить близко и на этикетах. Если это было сказано искренне, то сожалею, что ты не знал меня. Без сомнения, общество князей и графов этикетнее моего[105], а дружба с (Цеплиным[106]), Шторхом, Френом и Корсаковым[107] не доведет до фамильярности. Но не знаю, найдешь ли у них более привязанности к себе и дружбы, сколько ты всегда имел в моем фамильярном сердце. Впрочем, я обещаю тебе торжественно исправиться и быть столь же холодным, как ты и друзья твои. Не заходить иначе, как по дороге или когда надобно просидеть четверть часа, чтоб идти за делом: словом, буду жить с тобою по-немецки, но никогда не забуду, что ты для меня сделал, как я много тебе обязан по журналу, и всегда тайно буду любить тебя[108].
Ф. Булгарин.
[Февраль или март 1825 г.?]
Переписка Ф. В. Булгарина и И. Лелевеля
Иоахим Лелевель (1786–1861) – польский историк. В 1820 г. в одной из первых своих публикаций на русском языке Булгарин писал: «Иоахим Лелевель, ученый критический исследователь в исторических предметах, будучи еще в молодых летах, умел сделать свое имя почтенным между учеными» (Краткое обозрение польской словесности // Сын Отечества. 1820. № 32. С. 253). В 1821 г. он опубликовал перевод статьи Лелевеля «Известие о древнейших историках польских, и в особенности о Кадлубке, в опровержение Шлецера» (Соревнователь просвещения и благотворения. 1821. № 5), позднее по просьбе Булгарина Лелевель написал обширное «Рассмотрение “Истории государства Российского” г. Карамзина», которое Булгарин перевел на русский язык и опубликовал в «Северном архиве» (1822–1824).
1. Ф. В. Булгарин И. Лелевелю
Петербург. 15 октября 1821 г.
Хотя я не имею чести знать его милость, милостивого государя, лично, но неоднократно оглашая на все российское государство заслуги его в литературе и таким образом приобретенную славу, ныне осмеливаюсь обратиться к вам с наипокорнейшею просьбою. Г[осподин] Казимир Контрым уже с год льстит меня надеждою, что вы поместите в моем журнале «Северный архив» критику на Карамзина. Г. Контрым объяснит Вам, какую честь это принесет вам и как украсит мой журнал, потому что вся партия в министерстве[109], которая называется Dominante[110], весьма сочувственно смотрит на выставление ошибок человека, почитающего себя выше всех писателей, называющего и Тацита, и Фукидида шутами[111], а греков и римлян – дикими людьми. Я просил бы, если вы желаете оказать мне это благодеяние, чтобы прислали критику по-польски, потому что Лабойко, который так кичится в Вильне, переведет плохо и будет тянуть несколько месяцев, ему трудно дается составление фраз. Простите, милостивый государь, мою смелость, но будьте уверены, если пожелаете исполнить обещание Контрыма и мою просьбу, я записываю на целую жизнь мою шубравскую душу[112] на ваше прославление и уважение и все минуты на отыскание средств отблагодарить вас.
С глубочайшим и истинным уважением имею честь быть Вашим,