Дара оснаба, дрогнула и развеялась, словно утренний туман в хорошую погоду.
Я вновь почувствовал, как легкий ветерок пронесся у меня в голове, ласково охлаждая мое воспаленное сознание. Но ветер постепенно набирал силу, засасывая меня в стремительно расширяющуюся воронку. И несмотря на то, что эта набирающая скорость воронка существовала лишь в моем воображении, я чувствовал, как она резво ввинчивается в глубины моей памяти…«Давай, дружище, смотри! – мысленно сообщил я ему, и он услышал,. – Гляди! Гляди внимательнее! У меня от тебя нет никаких тайн!» – Только пуля казака во степи догонит, – продолжал напевать я вслух, – только пуля казака с коня собьёт. Только пуля казака во степи догонит, только пуля казака с коня собьёт. Только шашка казаку во степи подруга…
Один миг – и я оказался в Государственном кремлевском дворце, куда меня лет десять назад, этакий сморщенный древний огрызок былой, но великой эпохи, буквально под руки притащили на ежегодный концерт, посвященный Дню милиции. И именно в тот день мне вживую довелось послушать Сашку Розенбаума. Послушай и ты, так сказать, в оригинале, товарищ мой оснаб. Из сосны, берёзы ли саван мой соструган. Не к добру закатная эта тишина. Только шашка казаку во степи подруга, Только шашка казаку в степи жена… Я чувствовал, что Петрович так же, как и я, поплыл от этого грубоватого хриплого Сашкиного баритона. И в это момент наши сознания окончательно слились. Теперь он мог узнать обо мне всю подноготную, но и мне многое стало доступно из его воспоминаний. Не все, конечно: кое-какие уголки его сознания были накрепко заперты и защищены похлеще иного банковского сейфа. Ну, так и должно быть – некоторые секреты нашей работы должны умирать вместе с нами, а тем более никоим образом не достаться нашим врагам!
Я, словно наяву, переживал ярчайшие моменты жизни моего учителя, соратника, боевого товарища и друга: сопливым юнцом я тискал выдающиеся прелести доступных горничных и таскал их по очереди на сеновал, боясь, как бы отец случайно не застукал; я со всем прилежанием исследовал открывшийся дар осенённого, истязая себя болезненными тренировками до потери сознания и последующих жутких головных болей; первый чин и первые погоны; первые награды и первые поражения; я скакал на взмыленном жеребце, рубая окровавленной шашкой направо и налево, уже не разбирая лиц, друзей и врагов…
«Мозговой вихрь» продолжал раскручиваться все стремительней и стремительней, мешая в одну кучу куски моей биографии и жизненные вехи оснаба. Он остановился в тот самый момент, когда я последним, но точным ударом забил шариковую ручку в ухо гребаного насильника…
Глаза вновь застлало предсмертным туманом, а пробитые обломками поломанных ребер легкие горели огнем. С пузырящейся кровавой пеной на устах я сделал последний судорожный вдох и ухнул в кромешную бездну безвременья…
Смерть стылой шершавой кистью смыла боль. Я попытался вздохнуть, но не смог – в воздухе я больше не нуждался. Пришло понимание, что это конец. Однако к моему изумлению способность мыслить и здраво размышлять меня не покинула. Я мыслю, следовательно, я существую, –